Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом
Шрифт:
– Мистер Пилкингтон, если то, что вы говорите, – правда, а я боюсь, сомнений тут быть не может, мне остается лишь одно – вернуть вам вашу собственность. Так что поймите, пожалуйста: все остается как было. Считайте, что дяде моему вы ничего не давали. Десять тысяч при вас и пьеса тоже – говорить больше не о чем.
Смутно осознавая, что финансовая сторона более-менее урегулирована, Пилкингтон все же не мог избавиться от чувства, что над ним совершено насилие. Ему хотелось еще многое высказать о дядюшке Крисе и его привычках вести дела.
–
– Закончил! – оборвал его Уолли.
– Говорить больше не о чем, – повторила Джилл. – Мне очень жаль, что все так вышло, но теперь вам больше не на что жаловаться, правда? Доброй ночи!
Развернувшись, она поспешила к выходу.
– Нет, еще не все! Постойте! – крикнул Пилкингтон, схватив Мейсона за рукав.
Его терзала горькая обида. Неприятно когда одет, а пойти некуда, но еще хуже, когда переполнен словами, а сказать их некому. Он мог еще битых полчаса говорить о дяде Крисе, а ближайшая пара ушей принадлежала Мейсону.
Однако тот оказался не в настроении выслушивать излияния обиженного и, отпихнув его, помчался следом за девушкой. Ощутив себя брошенным, Пилкингтон побрел в объятия продюсера, который уже совсем оправился и был готов к дальнейшим переговорам.
– Попробуйте сигару, – предложил Гобл, – хорошая. А теперь к делу, и давайте-ка без лишних слов! Хотите двадцать тысяч?
– Не хочу! – затравленно выкрикнул Пилкингтон. – Даже за миллион не продам! Хотите меня облапошить? Вы тоже мошенник!
– Конечно, само собой, – добродушно кивнул Гобл. – Однако шутки в сторону! Допустим, я подниму до двадцати пяти? – Он ласково взял Пилкингтона за лацкан пиджака. – Для такого доброго малого мне ничего не жалко. Двадцать пять тысяч! Ну как?
– Никак! Отпустите меня!
– Ну-ну, вы же разумный человек! Стоит ли так нервничать? Попробуйте хорошую сигару…
– Да отстаньте вы со своей хорошей сигарой! – заорал Пилкингтон и, вырвавшись, зашагал журавлиными шагами к выходу со сцены.
Гобл проводил его угрюмым взглядом, ощущая тяжесть на сердце. Судьба была явно неблагосклонна к продюсеру. Не суметь надуть даже такого пустоголового дилетанта! Что же дальше – бесславный конец карьеры? Он печально вздохнул.
Уолли нагнал Джилл уже на улице, и они взглянули друг на друга в свете фонаря. В полночь 42-я Западная – тихий оазис, безмолвие и безлюдье.
Джилл была бледна и запыхалась от быстрой ходьбы, но все же выдавила улыбку.
– Вот так, Уолли… Недолго длилась моя деловая карьера.
– Чем же ты займешься теперь?
Джилл окинула взглядом улицу.
– Не знаю… подыщу что-нибудь.
– Но…
Она внезапно потянула его в темный проулок, ведущий к служебному входу соседнего с «Готэмом» театра. Мимо промелькнула долговязая тощая фигура в пальто и цилиндре.
– Вряд ли я перенесла бы новую встречу с Пилкингтоном, – объяснила Джилл. – В том, что
Уолли и сам мог немало добавить к словам Отиса о дядюшке Крисе, однако благоразумно воздержался.
– Думаешь, Отис все же прав? – вздохнул он.
– Несомненно. Бедный дядя Крис! Он чем-то похож на Фредди, тоже хочет как лучше, а получается…
Джилл печально умолкла. В наступившей тишине они вышли из переулка и зашагали по улице.
– Куда ты сейчас? – спросил Уолли.
– Домой.
– А где дом?
– На 49-й, там сдаются комнаты.
Воспоминание о развалюхе, где обитала Джилл на гастролях в Атлантик Сити, пересилило сдержанность Мейсона.
– Джилл, – воскликнул он, – ну так же нельзя! Извини, но я должен сказать… Я хочу позаботиться о тебе! Зачем жить в таких условиях, когда… Почему ты не позволяешь мне?..
Он осекся, сознавая, что Джилл не из тех, кого можно завоевать словами.
В молчании они дошли до Бродвея, шумного от ночного потока машин, пересекли его и вновь погрузились в тишину на другой стороне.
– Уолли… – заговорила наконец Джилл, глядя прямо перед собой. В голосе ее звучала тревога.
– Да?
– Уолли… ты женился бы на мне, понимая, что не один на свете что-то для меня значишь?
Они успели дойти до Шестой авеню, когда Уолли наконец ответил:
– Нет.
Джилл не сразу поняла, что за чувство пронзило ее, будто дернули обнаженный нерв, – облегчение или разочарование. Потом вдруг поняла, что второе. Как ни абсурдно, но на миг ей захотелось, чтобы Уолли ответил по-другому. Решил бы все за нее, подавил с властной настойчивостью ее колебания – стукнул по голове, схватил и утащил к себе в пещеру, как первобытный человек, думая только о своем личном счастье – вот бы облегчение было, как удачно разрешилась бы ситуация! Но тогда бы он не был Уолли…
Тем не менее, она невольно вздохнула. Новая жизнь успела изменить ее, обточить острые углы независимого характера. Сейчас так хотелось опереться на кого-нибудь сильного и заботливого, кто опекал бы ее, как маленькую девочку, заслонил от грубостей жизни… Воинственный дух иссяк, она больше не чувствовала себя стойким оловянным солдатиком. Хотелось плакать, чтобы кто-нибудь погладил по головке и утешил.
– Нет! – повторил Уолли. Если в его первом «нет» еще был намек на сомнение, то вторым он выстрелил, словно пулей. – И вот почему. Если ты выйдешь за меня с такими чувствами, то это уже будешь не ты. Мне нужна Джилл, вся Джилл, и никто, кроме Джилл! Если я не могу получить ее, то лучше уж останусь один. Брак – это не крупный план в кино с затемнением на поцелуе, а партнерство. А что толку от партнерства, если оно не от всего сердца? Как сотрудничать с тем, кто не нравится? Даже если тебе иногда хочется – изредка, когда совсем грустно и одиноко, – чтобы я добивался тебя, заставлял… Что с тобой?