Безумец и его сыновья
Шрифт:
— Вот как раз оттого, что всегда он безропотен, ничем не выдал себя и ничем не согрешил, утверждаем — не человек он, а посланник самого Рогатого, ибо не может человек не грешить. Смутил старца и явился смущать нас!
Возгорелся настоятель гневом:
— Закройте уста! Разойдитесь! Не там, где ищете, вам дьявола искать надобно. Загляните в сердца свои. Черным-черно сделалось от вашей злобы. Молитесь, согрешившие, кайтесь, пока не проявилась между вами во всей полноте мерзкая рожа нечистого! А посему, уйдите с глаз моих —
И прогнал жалобщиков.
А молодой монах в келье готовился стать затворником.
Здесь и грянула Революция.
ГЛАВА VII
Явились комиссары в село, один из них заглянул в избу, где плут полеживал на печи, и удивился:
— Ты, паря, не вошь буржуйская, не холуй кулацкий, не мироед? Отчего дома сидишь, с бабой милуешься, когда разгорелся пожар по всей Руси?
Алешка отвечал, как, бывало, уряднику:
— Не вошь, не холуй, а родственник самого Засуя Засуевича — он и тебе привет шлет, вот там, в том тулупчике!
Но непреклонен был комиссар, похаживал по половицам, подкручивал усы:
— Как ты мог подумать, что поддамся я на деньги, на золото? Грядет новое царство, не будет там ни денег, ни золота. Собирайся-ка, пока не поцеловался с моей пулей, да вставай под наши знамена!
Плут оторвался от вдовицы и спрашивал, почесываясь:
— Что же это за царство новое, от которого не спасет и Засуй Засуевич?
Засмеялся суровый комиссар!
— Экий ты лапоть, разиня, недоросль! Спрятался от пожара за печкой. Не знаешь, какие великие ветра задули над Русью-матушкой? Слушай же — раздавим царя да его генералов — потекут тогда молочные реки, настанут кисельные берега. Смерть саму прогоним, никаких небес нам не будет нужно! Все неправедное богатство разделим между нищими.
Спрашивал плут, косясь на комиссаров наган:
— А коли не пойду с тобой, останусь миловаться с бабой?
Рассвирепел комиссар, затопал, закричал:
— Прихлопнем тебя, таракана запечного, на твою избу пустим красного петуха.
И поднимал уже наган — резво вскочил Алешка и запел, поторапливаясь:
— Любо, любо мне новое царство! Любо хлебать кисель с тех берегов, купаться в тех реках. Не грядет ли она, Веселия?
С этими словами живо оделся.
Явились и в монастырь комиссары — злы были солдаты, беспощаден их предводитель. Приказал он согнать монахов. Вломились в келью и погнали во двор вместе с братией и затворника, помышлявшего о Горнем мире. Комиссар, когда привели игумена, начал разговор:
— Отчего Богом так было устроено, что богатый до сего дня пировал в своих домах, а бедняк не мог подняться с колен? Отчего допустил ваш Господь сиротские слезы — вот и дети наши помирали от голода, а богатеи испускали дух, объедаясь? И почему погнал на войну народы? Нужен ли Он, все допускающий?
Стоящие рядом с комиссаром солдаты сжимали ружья. Смиренно ответил игумен:
— Ждет Господь ответной любви нашей. Разве Он, всесильный и всемогущий, не мог бы приказать дрожащей твари Своей не алкать, не жаждать крови, подобно волку? Но то будет приказ господина рабу своему! То будет занесенная плетка! Не таков Отец, чтоб быть плеткой над Своим же творением. Любит он творение Свое, потому-то и дал выбирать ему между добром и злом. Жаждет ответной любви Всевышний. Но не желает прийти к Отцу человече! Больно гордыней неразумное чадо.
Твердил комиссар, не слушая:
— Где была Его любовь к нам, в рубище валяющимся, подыхающим от нищеты? О, сколько времени мы терпели, слушая вас! Хватит терпеть…
Сжимали ружья солдаты.
Сказал настоятель:
— Вам, на Него возроптавшим, разве неизвестно, что душа бессмертна? Оттого-то так терпелив Отец. Безмерна Его мудрость — ибо не здесь, но там воздастся!
Вскричали солдаты:
— Ах, так! Ну, и поспешите тогда туда, где вам воздастся, а нам и здесь будет хорошо, без вас!
И наводили свои ружья. Многие монахи попадали на колени и молились, призывая Господа их спасти. Настоятель же стоял спокойно. Не дрогнул и молодой отшельник.
Комиссар остановил солдат:
— Хватит слушать поповские бредни. Что нам до сказок о небесах, никто еще не вернулся оттуда!
Сказал он, показывая на монастырь:
— Поселим здесь убогих да нищих, раздадим им монастырский хлеб. А этим хватит отъедать загривки!
И приказал гнать со двора монахов.
Окружили восставшие и царский дворец — сжимали ружья и сабли. Зарыдала царица в объятиях государя, ибо повсюду за дворцовой оградой жгли костры взбунтовавшиеся полки, сквозь прутья ограды солдаты грозились на дворцовую роскошь:
— От царей-кровопийц отнимем то, что нажито нашими слезами!
Был одинок государь: разбежались верные офицеры, исчезли плечистые гвардейцы, не осталось славных лейб-казаков. Дворцовые залы пришли в запустение, и вьюга врывалась в разбитые окна. Бесились бунтовщики, желая отнять царские драгоценности, разломать и расплавить серебряные стены, золотые потолки.
Возрадовался царевич:
— Неужели отпустят нас? Неужели из дворца выгонят? Пусть возьмут себе его стены, пусть разрушат дворцовые залы! Ах, отец, оставим все с радостью! Проси же скорее, чтоб нас выгнали!
Был счастлив больной царевич и, приподнимаясь в кровати, ждал в нетерпении, когда придут и погонят его.
Но восставшие решили: «Никуда душителей не отпустим. Пал трон тирана, но пусть он сам с семьею там останется, где прежде не знал ни горестей, ни печалей, пируя в роскоши! Пусть пуще прежнего охраняет его суровая стража!»