Безумец и его сыновья
Шрифт:
Слезы показались на его лице, и обратился он к отцу с горячей мольбой:
— Лишь слово молви — и отправлюсь за тобою. Обливается кровью мое сердце, невыносимо мне быть здесь, когда сам ты устремишься на врагов! Радостно мне будет покинуть дворец. Нет сил моих метаться в клетке — ненавистны залы, кушанья и зимние сады…
Отказал ему государь, а слугам наказывал:
— Не спускайте глаз с наследника!
Кричал несчастный вслед государю:
— Лучше смерть на поле боя от германской шрапнели. Лучше мучения в лазаретах и холод, и голод, лучше сапоги и шинель. Горе мне, горе!
Так он восклицал и бился, и рыдал, как безумный, слыша полковые оркестры.
Вернулся плут в свое село, но встречали его тишина в родном дворе да закрытые ставни, заколоченная дверь.
Селяне Алешку приветствовали:
— Эка, вспомнил о родителях! На войну забрали твоего батюшку, а мать твоя умерла от горя и печали по пропавшему сыну.
Остался в пустой избе пройдоха — некому было его теперь накормить, напоить, к себе прижать, приголубить. Единственный, кто обнимал, целовал вернувшегося, был дурачок. Скакал Теля от счастья, что вновь встретил друга.
Плут, погоревав, рассудил:
— Много теперь по селу нецелованных девок. Много будет и вдовиц, истосковавшихся по ласке. Есть кому кормить, поить меня.
И завалился на печь. Взялись к нему бегать девки, все прибавлялось по селу вдовиц. Всякий раз, заслышав бабский вой, со своей лежанки говаривал он Теле:
— Видно, прибавится у меня работы! Ну, да ладно. Я до такой страды охочий. Отчего же не быть утешителем? Почище любого попа утешитель я для вдов!
Слух прошел — забирают и его на войну.
В селе тому старухи со стариками обрадовались:
— Не век коту масленица. Не все Алешке-вору расхаживать гоголем. Хватит жеребцу покрывать кобылиц! Как сыны да внуки наши, пусть потянет солдатчину.
А вдовы и девки, в один голос завыв, решили меж собой:
— Не можем и допустить такого, чтоб отняли от нас дролю! Соберем все, что за иконами припрятано, откупимся. Когда еще возвратятся с войны мужики, да и вернутся ли? Проживем мы без многого, без одного лишь нам не прожить.
Явился к плуту урядник, топал, показывал плетку:
— Как, такой-сякой, сукин сын, еще остался ты не забранным? Собирайся — построчена уже на тебя солдатская шинель.
Алешка урядника попотчевал водкой, поставил ему закусочки:
— Не ругайтесь, господин урядник. Запретил мне на войну ходить старый наш знакомый, Засуй Засуевич!
— Кто такой? Почему не знаю?
— Я напомню с радостью. Частенько остаются пусты мои карманы — отправляюсь я тогда совсем недалече отсюда, в село Богатово, что по сотенной дороженьке. Есть там наш общий родственничек, Засуй Засуевич. Не поверите — стоит к нему в избу заглянуть, тотчас к столу меня усаживает, вот как я вас, господин урядник. И пока сижу, попиваю бутылочку, наполняются мои карманы золотыми рубликами. И то — чистая правда! А ежели сомневаетесь, что угождают мне подобным образом, потрудитесь заглянуть в карманы свои, в свою фуражечку. Он и вам кланялся!
Проводил плут урядника и гулял с молодками пуще прежнего.
Урядник же, явившись к начальнику, начал дело:
— Был я у того парня оставшегося и вот что узнал — от службы отставлен он самим Засуем Засуевичем!
— Как?
— А вот так! Захаживает он по рублевому шляху в село Середнево, к тамошнему мужику, и как только к столу присядет, тотчас появляются пятаки да ассигнации — их забирает, домой отбывает. Тот Засуй Засуевич и вам ведь родней приходится.
— Что ты, подлец, такое городишь?
— Ан нет, ваше благородие, чистая правда. Привет вам от родственничка. Кланяется, спрашивает — не забыли ли его? На него не обиделись? Вот вам и от него подарочек!
Начальник тотчас вспомнил:
— Ай да Засуй Засуевич! Неужто жив еще?
На что урядник подхватил:
— Вечно будет жить Засуй Засуевич!
— Многие ему лета! Почаще бы парень тот к родне моей захаживал!
Урядник ответил:
— Не чаще, чем раз в полгода — уж больно далека сторонка! Обещался, однако, исправно передавать от него привет-подарочек!
Плут похвастался неразумному Теле:
— Никому меня из-за печи не вытянуть.
Явился и монах в свой монастырь.
Твердил сам себе, когда показались монастырские стены:
— Не старец ли выйдет встречать меня, блудного сына?
Но никто не вышел встречать его к воротам. И узнал вернувшийся — скончался наставник.
Монахи, по приходе его, взялись шептаться:
— Никого так не привечал старец, ни о ком так не отзывался, как о молодом монахе! Твердил всем — будто бы только он праведный! О нем лишь вспоминал до самой своей кончины. За какие такие заслуги?
Копили они на пришедшего злобу и пришли к отцу-настоятелю:
— Кто такой бывший послушник, чтобы к нему была Благодать? Не посланник самого Рогатого? Как появился он — исчезла прежняя мирная наша жизнь!
Настоятель воскликнул:
— Опомнитесь! Разве сказал вам брат ваш хоть одно худое слово? Разве сделал вам что-либо? Отчего на него говорите со злобой? Велик был старец и знал, кого себе оставить преемником! То бродит ваша зависть. То гордыня ваша не находит себе успокоения!
Возроптали монахи:
— Разве может юнец неоперившийся, без году неделя, быть уже праведным? Кто он такой, не хлебнувший еще лиха, не совершивший монашьего подвига?
Сказал игумен, с печалью поглядев на братию:
— Знаю, отчего ваша тревога! Тягостно жить рядом с истинной кротостью. Невыносимо пребывать рядом со светом — горячо, вот и обожглись вы. Старцев избранник — истинный агнец Божий. Не согрешил ничем в жизни своей и ничем не ответил на вашу хулу.
В ответ возопили: