Безумец и его сыновья
Шрифт:
И рвал на себе волосы. Следователь сказал одно:
— Знатного мы поймали пройдоху!
А монах зашел в одну церковь и увидел пьяного священника, над которым подсмеивались прихожане. Дьячок, ему служивший, был еще краше — то носом клевал, то невпопад подпевал. В церкви попа не слушали и смеялись над служителями — у многих не было к службе никакого почтения, поклоны не клали, зевали и перемигивались меж собой.
И тогда, видя такое надсмехательство над таинством, возмутился монах. Сказал он прихожанам:
— Уходите из Божьего дома, ибо Рогатый замутил вашу веру. Разве стоят здесь с нечистыми помыслами? Не смущайте Божьи иконы. Плачут сами святые, слыша богохульные речи.
Прихожане откликнулись:
— Это кто такой? Проваливай отсюда, монашек! Будет нам еще читать проповедь, будет нам указывать!
И вытолкали его.
Монах разгневался:
— Неужто может быть такое у самого богоизбранного народа?
На пути его лежал женский монастырь. Постучал он в ворота, успокаивая себя:
— Тиха монастырская жизнь, здесь обитают благочестивые, жизнь свою посвятившие Господу, живут по Его законам.
Поклонившись монахине, сказал странствующий:
— Не найдется у вас, сестра, на ночь хоть сарая, хоть пристроечки, укрыться от непогоды?
Молоденькая монахиня кивнула с радостью, точно его ждала:
— Как не приютить нам калику?
И с готовностью повела за собой. Когда проходили они монастырский двор, многие монахини бросали работу и украдкой оглядывались на молодого монаха да посмеивались, перешептывались. Не успели еще дойти до монастырской гостиницы, прибежала посыльная:
— Сама мать-игуменья хочет видеть странничка.
Монах кланялся игуменье, она же, хоть и не молодая, но статная и видная собой, молвила:
— У нас в гостинице все комнаты заняты, но есть одна пустая келенка.
— Матушка! — восклицал монах, увидев ту келенку. — Страшно мне в ней останавливаться. Не привык я к такой палате, не привык к кроватям да перинам — привык спать на досках, кулак совать под голову.
Игуменья отвечала:
— Хоть раз выспись с дороги на мягких перинах — то Господом не возбраняется.
И приказала принести ужин. Тому ужину он удивился еще больше:
— Готов я сам пойти в трапезную и отведать того, что сестры отведывают, готов взять лишь воды и хлеба, не надо мне ничего более.
Отвечала игуменья ласково:
— Не обижай, смиренный брат, своих сестер — отведай хоть раз наших кушаний, не против будет Господь, коли полакомишься скоромной пищей и пригубишь нашего вина — доброе мы готовим вино.
И все вздыхала да на него поглядывала.
Монах отведал лишь хлеба и, помолившись, лег на пол в углу. Ночью открылась в келенке потаенная дверь, подкралась игуменья к молодому монаху и зашептала:
— Больно полюбился ты мне, ангелок мой, свели с ума твои глаза! Налила я тебе винца приворотного, посыпала кушанья любовной приправой, будешь крепко меня любить в эту ночку. Обними же скорее — хочется мне жаркой твоей ласки, такую ласку может дать только молодость. Хочется твоего поцелуя — чую, что пожар будет от губ твоих! Впору нам с тобою миловаться на перинах!
Монах, перекрестившись, сказал:
— Впору звонить в колокола! Впору криком кричать о грехе! Где ты, Русь Святая, коли уже пробрался Рогатый в саму обитель и скалится надо мной? Горе! Горе!
Угрожала отвергнутая игуменья:
— Позову сестер, укажу на тебя как на великого прелюбодея.
Монах отвечал:
— Господь знает правду, а более мне ничего не надобно.
Заскрежетала она зубами:
— Впервой вижу убогого, отказавшегося от вина да от моей ласки! Не то братия из ближнего монастыря. Те, молодцы, добры на вино и ласки.
Монах твердил:
— Горе! Горе!
И, подхватив суму, поспешил к монастырским воротам. Когда же пробегал мимо других келий, слышал не шепот молитвенный, а страстные вздохи — ходили по ночам к монашкам монахи ближнего монастыря.
Принялся он колотить в ворота. Инокиня, выпуская его, вздохнула:
— Убегаешь от вкусной похлебки, от горячих печей. Отчего задумал покинуть наш беспечальный монастырь?
— Узнал я ваши похлебки и печи, — ответил монах. — А в месте этом давно поселился нечистый, давно уже обитается между вами.
— Отчего же мы его не видели? — засмеялась тогда инокиня.
— Оттого, что надел он монашью одежду, прикрылся кротостью и благочестием.
— Ой, мне бы, монашек, его разглядеть! Сколько живу здесь, ни разу не зрела Рогатого! — всплеснула руками монахиня.
— Каждый день встречаешь его, сестрица, ему кланяешься, у него спрашиваешь благочестивых советов! Вот и к заутрене нынче выйдет во всем облачении!
Добравшись до мужского монастыря, не стал входить в него, а сел возле ворот и не сдвинулся с места. Когда остановились возле богомольцы и спросили:
— Отчего ты, Божий человек, сидишь здесь и не ступаешь к братии в храм обогреться? — ответил:
— Не вижу я храма, а вижу пустыню, где более нет Его!
Богомольцы удивились:
— Что ты говоришь такое? Горят в храме свечи, и идет богослужение, возносят хвалу Христу. Где, как не в монастыре, быть Ему?
Монах утверждал:
— Есть вой ветра в пустыне, есть смех Рогатого!
Богомольцы поспешили к игумену. И вот сам игумен вышел к воротам:
— Не ты ли несешь ересь, смущая паству? Да еще возле наших стен, на виду у храма Господня?
Монах твердил:
— Нет здесь монастырских стен, не вижу и храма!
— Ты слепой? — спрашивал игумен.
Гневно ответил сидящий: