Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий
Шрифт:
6) Не подвергается сомнению влияние психических расстройств на принятие государственных (всемирно-исторических) решений.
7) Отмеченные психические нарушения не делали его невменяемым или неответственным за свои поступки.
ГЛАЗКОВ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ (1919–1980), русский советский поэт. Его поэзия иронична, нередко парадоксальна, афористична.
«Я сам себе корежил жизнь, Валяя дурака» Н И Глазков
[1941 г.] «Был снег и дождь, и снег с дождем, / И ветер выл в трубе. / От армии освобожден / Я по статье «З-б»99. (Глазков, 1989,
«В школе числился в отстающих, из института был исключен». (Терновский, 1989, с 92.)
«Взглядом, устремленным в одну точку, угловатыми и резкими движениями — всеми своими манерами Глазков производил впечатление намеренно вызывающего к себе внимание человека. В его поведении усматривалась какая-то вычурная искусственность. Тем разительнее, по контрасту, был эффект от его абсолютно лишенных деланности и заданности, естественных, как разговорная речь, совершенно чистосердечных стихов… За Глазковым полз хвост нелестных эпитетов, вроде: “ненормальный” или — того хуже — “сумасшедший”. Опять Хлебников!100» (Долгин. 1989, с. 105.)
«Коля любил поражать, восхищать — у него была потребность в этом. И он был незаурядным актером в быту» (Глазкова, 1989, с. 449.)
«Был он крупен и сутул. / Пожимал до хруста руки. / Поднимал за ножку стул, / Зная толк в такой науке… / Краткий бег карандаша, / Откровения услада / И — добрейшая душа / Иронического склада». (Ваншенкин К.Я., «Коля Глазков. Штрихи к портрету», 1980.)
«Стихи его ходили в списках, литературная молодежь знала их наизусть. Все в них было необычно, необычен был и он сам. Спадающие челкой волосы, из-за чего лоб кажется низким, пронзительные глаза, огромные уши, которые, казалось, способны вращаться, как локаторы, острый нос, узкий подбородок… Он хвастался своим богатырским здоровьем и при встрече предлагал немедленно помериться силой… Я пишу о Глазкове давних времен, когда он был для всех Колей Глазковым — неустроенным, чудаковатым, легко ранимым, не умеющим сладить с бытом, надбытным. Он принадлежал к исчезнувшему в наши дни типу поэта». (Шахбазов, 1989, с. 111.)
«Как великий поэт / Современной эпохи / Я собою воспет, / Хоть дела мои плохи. / В неналаженный быт / Я впадаю как в крайность… / Но хрусталь пусть звенит / За мою гениальность!» (Глазков)
«Глазков долгое время, с 1937 по 1957 год, не печатался из-за цензурных к нему претензий, жил на скудные, случайные заработки, и нередко ему приходилось рассчитывать лишь на приносимую гостями выпивку». (Мирошниченко, 1998, с. 162.)
«Всея Руси, / Да и всей земли / Я богатырь великий и поэт. / А вы бутылочку мне принесли? /Нет! / А жаль! / Ведь я не ссорился с вином, / И кто его не чтит у нас в стране? / Скорей, скорей бегите в гастроном, — / Бутылочку вина несите мне!» (Глазков)
«Время болезни оказалось удивительно продуктивным в его творчестве. Слабеющий на глазах, он не отрывался от письменного стола». (Штейн, 1989, с. 41.)
Возможен ли гений несостоявшийся? Во всяком случае Н.И. Глазков очень походит именно на такого, и выделение егоГ.Ю. Брик из длинной шеренги «советских поэтов» что-нибудь да значит — уж она-то гениев безошибочно чувствовала за версту. Констатируем следующие факты: 1) у Глазкова имело место психическое расстройство аффективной сферы такой степени, что он был освобожден от воинской службы; 2) с возрастом уходят истероидность, чудаковатость, странности в поведении и вместе с ними исчезают и проблески гениальности, так поражавшие окружающих прежде.
ГЛАЗУНОВ АЛЕКСАНДР КОНСТАНТИНОВИЧ (1865–1936), русский композитор, дирижер, музыкально-общественный
«…С детских лет проявились феноменальные музыкальный слух и память Глазунова, которые в дальнейшем поражали всех окружавших и рождали многочисленные истории, воспринимаемые как полуанекдотические… Вообще Глазунов с детства привык заниматься и развлекаться самостоятельно: в семье он воспитывался отдельно от младших, а общаться с чужими детьми ему долгое время не приходилось. Лишь когда мальчику исполнилось двенадцать лет, его отдали в реальное училище… Другое дело летом. Когда не было гостей, Александр Константинович начинал работу рано утром и заканчивал в 2–3 часа ночи. Если сочинялось хорошо и удавалось сделать все намеченное — спалось крепко. Если “задание” оставалось невыполненным — он засыпал не скоро и сон был беспокойным. Однажды что-то в сочинении не получалось. Так и не справившись с ним, Глазунов лег спать. Решение трудного места пришло во сне. Проснувшись, Глазунов записал его». (Крюков, 1982, с. 9, 11,79)
[1882–1885 гг.] «В эти годы определилась одна из специфических черт творческого процесса Глазунова — способность работать параллельно над несколькими произведениями, выполняя при этом еще и различные оркестровки, переложения, корректуры. Это приводило к тому, что создание произведения требовало длительного времени, большого количества чернового материала, эскизов, вариантов. Иногда переключение с одного замысла на другой принимало даже характер некоторой разбросанности». (Ганина, 1961, с. 42.)
«Зимой или весной 1890 года Чайковский приезжал в Петербург довольно надолго, и с этого времени началось его сближение с беляевским кружком и, главным образом, с Глазуновым, Лядовым и мной. В последующие годы наезды Чайковского становятся довольно частыми. Сидение в ресторанах до 3-х — 4-х часов ночи с Лядовым, Глазуновым и другими обыкновенно заканчивает проведенное вместе время. Чайковский мог много пить вина, сохраняя при этом полную крепость силы и ума; не многие могли за ним угнаться в этом отношении, Глазунов, напротив, был слаб, быстро хмелел, становился неинтересен». (Римский-Корсаков, 1955, с. 176.)
«В главе “Летописи” Римского-Корсакова, относящейся к 1895—97 гг., в автографе имеется большой кусок текста, выпущенный во всех предыдущих изданиях: “Нображничанье или попросту страсть к опьянению достигла (у Глазунова) к этому времени огромных размеров. Не проходило беляевской пятницы, чтоб он и некоторые из членов беляевского общества не напивались и не продолжали кутежа всю ночь в ресторане Палкина, а под утро где-нибудь на вокзале Николаевской жел. дороги, так как все прочие заведения по утру бывали заперты. Бражничанье продолжалось иногда два-три дня кряду, и так почти каждую неделю. Среди всего этого фантазия Сашеньки не ослабевала, а иногда даже обострялась, и он успевал работать много и плодотворно. Интересное, но и ужасное время!.. Становилось страшно за его будущность, так как он надрывал свое прекрасное здоровье, спал много и от бражничанья, и от образовавшейся бессонницы. Но такому состоянию еще долго суждено было продолжаться”». (Там же, с. 274–275.)
«В главе, относящейся к 1905— 06 гг., в автографе имеется следующий кусок текста, выпущенный в предыдущих изданиях: “Вдобавок Глазунов, предаваясь своему пороку — пьянству, часто запускал дело, отменял заседания совета, не являлся на заседания дирекции, не отвечал на письма. Пьянство его за последнее время приняло тяжелый и болезненный характер запоя. Вино не веселило его, он не кутил, а пил один у себя дома, находясь в состоянии невменяемости иногда до двух недель подряд. Он ничего не сочинял. Его чудная 8-я симфония была заброшена. Конечно, порок его тщательно скрывался ото всех, о нем лишь знали я да еще двое-трое друзей”». (Там же, с. 281.)