Безвременник
Шрифт:
Наезжала несколько раз младшая дочь, помогала матери его, немощного, мыть, привозила угощений, что только в больших городах и водятся.
По успокоительному тону, которого придерживались навещавшие, по глазам их, а более всего по подозрительно весёлому настрою молодой врачихи из районной больницы сделал Матвей вывод, что дела его никуда. Не страх смерти стал его одолевать. Какое-то иное чувство-ощущение зашевелилось, заскрёбло изнутри, вгоняя время от времени его в неведомое ранее, тягостное оцепенение. И однажды, среди ночи в холодном поту, он вдруг понял, что теперь вот-вот наконец-то соберутся все ТЕ, чтобы напоследок
Докричался до старухи. Когда, всполошившись, та приковыляла, велел немедля принести из сеней топор. Бабка схватилась за сердце, но Матвей коротко и зло вразумил её, что в своем пока уме, что раз просит – значит надо.
Принесла. Матвей положил топор рядом с собой, то и дело поглаживал ослабшей рукой: теперь побоятся. Успокоился, уснул.
Но ТЕ всё-таки пришли. Пришли опять же ночью, встали чуть поодаль плотным полукругом. И хоть соображал Матвей, что лежит где и прежде, у себя в комнатёнке, невесть откуда повеяло предутренней свежестью, клубился вокруг невесомый туман.
ТЕ молча смотрели на него, кое-кто беззвучно шевелил губами. Лица тех, что поближе, были хорошо видны, другие за их спинами едва различались, но все до последнего были знакомы.
Вспомнил, зашарил рукой и обнаружил: топор исчез! Перехватило дыхание – сейчас бросятся… Ох, и отведут, поганые, душу!
ТЕ же не двигались, всё чего-то ждали. Матвей принялся жадно всматриваться в лица, выискивая одно, которое непременно должно было тут присутствовать, но как ни силился, не находил. Все на месте, кроме Дарьи. Она, значит, и прислала, стерва. Не иначе.
Что ж не нападают? Ведь один он и слаб… От бессилья начал крыть их последней бранью, вспоминая самые гнусные ругательства, старался погромче, пронять чтобы. Но они всё так же стояли, тихо перешёптываясь.
И тут понял Матвей, что ТЕ просто дожидаются, когда он сам, своим чередом сдохнет. Знают, что скоро. И он знает. И ждёт.
Мучительно, невыносимо было их присутствие. Они и это знали. Оттого, видно, и пришли. Он снова шарил в поисках топора.
Нашёл его на месте, когда утром очнулся. Пытался вспомнить ночное видение, но не мог, лишь чувствовал: не хочет больше такого…
Днём тянуло в сон. Боясь выспаться к ночи, Матвей велел старухе будить его, как только задремлет. Но та всё жалела, не трогала. Не объяснять же ей, дуре…
Он стал ненавидеть ночь, но она неотвратимо наступала, и всё начиналось сызнова. ТЕ приходили и ждали. И снова высматривал он Дарью, и не находил.
Наступил день, когда он остался с ними.
Собираясь на заслуженный отдых, Анна Андреевна немного побаивалась грядущей пенсионной жизни. Казалось, не совладать ей с эдакой уймой свободного времени, некуда девать его будет. Вышла, однако, странная вещь – стало его, времени, вроде бы и не хватать. День за днём проходили, заполненные нескончаемыми домашними заботами – походами по магазинам, стиркой, и прочей необходимой (как раньше-то успевала?) суетой. Теперь вот поездка…
Ещё, кажется, в июле взялась разбирать сложенную на антресолях обувь и обнаружила последнюю свою пару валенок совершенно изъеденной молью. А хоть и много уж лет, как стала Анна Андреевна горожанкой, без обувки этой зиму зимовать не мыслила. И вот сейчас, ближе к середине осени, когда холода всё чаще стали напоминать о грядущем своём приближении, вспомнила.
Рыночную
В четверг с утра Анна Андреевна отправилась на автовокзал и пополудни выехала. Место ей досталось в передней части салона. Соседка, примостившаяся у окна деревенская старуха в чёрной плюшевой кофте, опустила было ей на ногу одну из своих увесистых сумок и, не извинившись, вскоре задремала.
Анна Андреевна достала припасённый в дорогу номер «Работницы», однако чтение быстро утомило её – строчки мелко прыгали перед глазами.
Стала смотреть в окно. Справа осанисто приступил к дороге строгий сосновый бор. Такой же, суховатый и чопорный, начинался сразу за околицей Подгорок. Там, у окраины села, проживала когда-то в ветшающей избе бабка Анны Андреевны Федосья. Перебралась туда вместе с ними, девчатами, и мать Анны Андреевны, когда раскулачили.
С некоторых пор была у Анны Андреевны потаённая мысль – уломать мужа и купить в деревне, лучше бы, конечно, в Подгорках, дом. Оставить городскую бетонную клетуху. Да куда там! Муж по намёкам раскрыл её замысел и дал понять, что из города он – ни ногой. Тут завод, на заводе он нужен. Да и удобства городские в их года – штука куда как серьёзная. Тем более привыкли.
Правду сказать, и Анна Андреевна подспудно понимала, что без тёплой, скажем, воды и иных облегчающих жизнь человека вещей теперь вряд ли смогла бы. Но иметь дом, деревянный, всё равно хотелось. И внукам летом – раздолье.
Она прикинула, что посадила бы в саду (как же без сада?). Обязательно – яблони, как у бабы Федосьи, антоновку. Хорошо бы абрикосы, но где уж – не Кубань.
Тут вспомнила, что чуть не месяц, как получила из станицы от подруги Жени письмо. А ведь так и не собралась ответить. Склероз!
Прошлой весной, в последний свой отпуск, у Жени гостила. Наговорились вдоволь, всё вспомнили: и школу, и знакомых и Германию, будь она неладна, и что у кого после было.
«Как вернусь – так сразу и напишу, – успокоила себя Анна Андреевна. Первым делом. Не забыть бы – совсем памяти не стало».
И задумалась: как же не стало, когда иная мелочь и впрямь в голове минуты не держится, а вот события, много лет назад случившиеся, те наоборот – вроде как даже отчётливее видятся. Проступают. Это что – не память?
Отец её, Андрей Иванович, был из середняков. Хозяйство имел крепкое, да ещё и от ремесла кое-какой приработок. Плотничал, столярничал – всякое мог. Сам себе и дом срубил, добротный пятистенок. Жил с матерью своей, женой и двумя дочерьми. Такому не пропасть, да то ли порча нэповская нашла, то ли ещё что – больших денег захотелось. Прослышал, будто в южных губерниях по части мастеровых сильная нужда, подался на заработки.