Безжалостный распутник
Шрифт:
— Я выразился достаточно ясно, — резко ответил ему граф.
Взяв Сирингу за руку, он подвел ее к двери и вместе с ней шагнул за порог, оставив управляющего в кабинете в одиночестве.
Они прошли дальше по коридору, и Сиринга, благодарная графу за его решение, обеими руками взяла его за руку и прижалась щекой к его плечу.
— Вы поступили правильно! Хорошо, что уволили его! Это ужасный человек, он всегда был таким. Никто не осмелился бы сказать вам об этом, но именно из-за него у поместья сложилась дурная репутация.
— Вы сами сообщите эту приятную весть нашим итальянским арендаторам, — с улыбкой спросил граф Сирингу, когда они вошли в вестибюль, — или это сделать мне?
— Вам, конечно! — живо отозвалась девушка. — Пусть они поймут, какой вы добрый, справедливый и… хороший человек.
Ее голос прозвучал очень тихо, но граф ее услышал и пристально посмотрел ей в глаза, сияющие неподдельной радостью и восхищением.
Затем высвободил руку и быстро зашагал к входной двери.
В тот вечер они ужинали в банкетном зале, стены и потолок которого украшали сказочные росписи Веррио.
Лишь когда они сели за стол, на котором стоял золотой банкетный сервиз и вазы с цветами, Сиринга посмотрела на потолок и издала удивленное восклицание.
— Что вас так поразило? — поинтересовался граф.
— Юпитер! — ответила девушка. — Вы видите, что в центре потолка Веррио изобразил Юпитера? Раньше я никогда не обращала на это внимания, а теперь вот заметила. Он окружен прекрасными богинями!
— Вы по-прежнему находите, что мы с ним схожи? — довольно сухо осведомился граф.
Сиринга откинула назад голову, и взгляду графа предстала красивая белая шея.
Платье на девушке было очень скромное, довольно старое и в свое время было сшито руками кормилицы, но оно очень ей шло. Мягкий муслин обрамлял плечи, а широкий пояс делал и без того изящную талию еще более тонкой. Завершала сей наряд пышная юбка.
— Юпитер, изображенный Веррио, очень красив, — призналась девушка. — Но вы все же красивее.
Произнося эти слова, она смущенно потупила глаза, а про себя подумала, что никто на свете не может выглядеть лучше, чем граф.
— Вы мне льстите, — в свою очередь смутился Роттингем.
— Разве говорить правду — значит льстить? — удивилась Сиринга.
— А если бы я вам сказал, что вы очень красивы, — со своей стороны задал вопрос граф, — вы тоже назвали бы это лестью?
Сиринга смутилась, но уже в следующее мгновение ее лицо озарилось улыбкой, а на щеках появились две очаровательные ямочки.
— Я бы изо всех сил постаралась поверить в то, что ваша светлость говорит правду.
— Тогда я вынужден вам поверить.
— Как это, однако, досадно — слышать, что не следует говорить людям приятные слова, — проговорила Сиринга. — Помню, как мы с мамой как-то раз встретили одну леди с маленькой девочкой и мама сказала: «Какая прелестная у вас дочь!» — на что леди ответила: «Тише! Не нужно говорить подобные вещи в присутствии ребенка. Мы прилагаем немалые усилия к тому, чтобы она не выросла зазнайкой».
— А вы сами случайно не выросли зазнайкой из-за того, что ваша матушка хвалила вас? — поинтересовался граф.
— Моя мама всегда считала, что я всего лишь мила, — задумчиво ответила Сиринга, — потому что красоту она видела лишь в моем отце, а тот в свою очередь говорил так: «Если ты, когда вырастешь, станешь хотя бы вполовину такой красивой, как твоя мать, то это было бы великое счастье».
— Ну вот теперь вы выросли и скоро увидите, что масса мужчин будет говорить вам комплименты, восхвалять красоту ваших глаз и петь восторженные оды вашим изумительным бровям.
Сиринга рассмеялась:
— Вряд ли я встречу в жизни таких мужчин. Но даже если такое и случится, я попрошу их не говорить мне подобных глупостей.
— Вам не понравится написанное для вас стихотворение? — удивился граф.
— Все будет зависеть от того, кто его напишет, — ответила Сиринга. — Если его написал бы, например, один человек, то я… я была бы очень польщена.
— Можете быть спокойны, — ответил Роттингем, — я не пишу стихов и никогда не осмелился бы оскорбить вас скверным образчиком поэзии.
— Может, вы просто не считаете меня достойной стихотворения? — предположила Сиринга, но граф как будто не расслышал ее слов.
После ужина, когда они снова вернулись в библиотеку, Сиринга села на диван и сказала:
— Надеюсь, что сегодня я не оплошаю и не усну. Когда вчера вечером я пришла в свою спальню, то подумала, что вела себя неприлично. Но мне так сильно хотелось спать…
— Надеюсь, вы хорошо выспались? — поинтересовался граф.
— Просто чудесно. Я уснула, даже не закончив молитву. Но дверь я так и не заперла, хотя Нана настоятельно советовала мне это сделать.
На мгновение возникла пауза.
— Это почему же?
— Представления не имею, — призналась Сиринга. — Она стала рассказывать что-то о шайке разбойников, которая орудует где-то поблизости. Хотя я никогда не слышала, чтобы кто-то осмелился забраться в Кингс-Кип. Когда мы жили у себя в доме, нас никто ни разу даже не обворовал! — Она беспечно рассмеялась: — Мне кажется, Нана просто важничает. По-моему, ей нравится жить в вашем доме, ей здесь уютно, но ей недостает той роли, какую она играла в нашем маленьком домике. Там она была главной хозяйкой, все ее слушались, и никто не осмеливался ей перечить.