Библиотека Дон Кихота
Шрифт:
Вновь замолчали, прислушиваясь к убаюкивающему звуку струй фонтана. Гога, как ребенка, принялся пеленать свою увечную руку. Воронову стало писателя необычайно жаль.
— Какая мощная энергетическая воронка образовалась.
— А? — переспросил профессор, выходя из ступора.
— Я говорю: какая мощная энергетическая воронка образовалась, — повторил на этот раз погромче Грузинчик.
— Что вы имеете в виду?
— Моду на членовредительство — вот что. Смотрите, как увлек всех мой пример! А вы про высокие материи рассуждаете. Не хочу пугать вас, но если вам собственная жизнь не дорога, то хотя бы подумайте о близких. Ведь они все могут последовать за вами в эту самую воронку. Поверьте, я с Книгой общался. Не напрямую, конечно, заочно, а последствия — вон они, сами видели.
И с этими словами Грузинчик
— Создается впечатление, дорогой писатель, словно что-то существенное вы мне так и не договариваете. Разве я не прав?
— Что вы имеете в виду?
— А хотя бы то, зачем я, вообще, Сторожеву понадобился? Что ему-то с этой Книги?
— Ему-то что?
— Да?
— Хороший вопрос. Внешне все выглядит очень логично. Сторожев и Стелла смогли убедить Безрученко. Знаете такого?
— Он, если не ошибаюсь, владеет издательством «Палимпсест»?
— Верно. Так вот, Сторожев и Стелла…
— Простите? А Стелла? Какое она ко всему этому имеет отношение? Кто она?
— Секретарь Безрученко. Я бы сказал, что больше, чем секретарь. Она — серый кардинал издательства, стратег и идеолог. Стелла и Сторожев каким-то непостижимым образом очень связаны между собой. Я в этом еще не до конца разобрался. Так вот, Сторожеву и Стелле удалось убедить Безрученко в том, что с помощью Книги он сможет решить все свои финансовые проблемы. Книгу они хотят использовать исключительно ради наживы: Она станет источником супербестселлеров. И бестселлеры эти начну писать я своей искалеченной рукой, а там уж другие борзописцы подтянутся. Вот такой план.
— Что ж, вполне современный. Законы рынка неистребимы. Но как же вы, борзописцы, с Книгой общаться будете, если Она всех с ума сводит?
— Хороший вопрос. Но только с ума сойти придется вам. А бред ваш я и начну записывать. В бреду вся сила. Настоящий бестселлер — это всегда нарушение правил и норм, по-хорошему, это всегда бред. Сторожев и Стелла не случайно лекции Ляпишева в эту стратегию вплели. В них и говорилось о паре: Алонсо Кихано Добрый и Сервантес. Первый случайно наткнулся на Книгу и сошел с ума, а второй начал записывать все, что рассказывал ему сумасшедший. По Ляпишеву, они встретились на каком-то постоялом дворе, когда Сервантес только что вернулся из алжирского плена.
— По вашему выходит, что Сторожев — очень меркантильный человек. Я с этим никак не могу согласиться. Нет, Арсений, конечно, деньги любит и любит шикануть, но не до такой же степени, чтобы ценой психического здоровья своего коллеги заработать себе на безбедную старость?
— Да, действительно, неувязочка получилась. Сдается мне, что Стелла со Сторожевым и самого Безрученко хотят использовать с какой-то неведомой нам целью. Вот вам, господин профессор, и еще один мотив, который побудил меня выйти из тени и обратиться непосредственно к вам. Как хотите, но я пешкой в этой игре быть не собираюсь. Я предлагаю совместно обдумать план дальнейших действий. Предлагаю создать союз с целью попытаться обыграть этих игроков. Что скажете?
— Союз, говорите?
— Да, союз.
— А название какое-нибудь придумаем? Например, «Меча и орала». Я сойду за последнее, за орало, за плуг, значит. А вы уж за меч: быстрота решений, натиск, стратегия, одним словом.
— Не иронизируйте, пожалуйста, и не придирайтесь к словам. Союз — это всего лишь слово, но суть-то, суть-то вы уловили? Или хотите остаться пешкой и до конца сыграть роль обезумевшей наживки?
— А согласитесь: заманчивая роль: следить за тем, как сходишь с ума или как тебя с ума сводят и сводят умело, тонко манипулируя твоим сознанием? И проделывает это все с тобой та самая Книга, о которой так много говорят в определенных кругах. Я начну заговариваться и бредить как Родион Раскольников или как Алонсо Кихано Добрый, а вы сделаетесь моим секретарем, моим доктором Ватсоном. Ого! Смотрите, какие широкие обобщения начали вдруг давать знать о себе. Ведь Шерлок Холмс в какой-то мере относится к разряду гениальных сумасшедших: он с помощью морфия лечится от меланхолии, играет на скрипке, а в периоды просветления прозревает все тайны зла. Чем вам не образ гениального безумца? Изощренный
— Это какой же?
— Судьба близких. В этом вы, господин Грузинчик, абсолютно правы. Родные люди ни в чем не виноваты. А Книга наша до жертв, да еще до невинных, жадна необычайно. Ей только их и подавай. И, кажется, чем больше, тем лучше. Вон какая толпа идиотов сразу последовала за вами и начала у всех на глазах себе руки рубить.
— А что я вам говорил?
— Постойте, постойте, господин писатель, я что-то не пойму, а ваш-то здесь интерес все-таки какой? Вы же, наоборот, напрямую должны быть заинтересованы в собственной славе. А она, слава ваша, напрямую связана с моим сумасшествием. Вы же честолюбивы и амбициозны и отрицать это бессмысленно. Разве не так?
— Все так, хотя и немного обидно слышать такое в момент моего откровения. По логике вещей, мне бы только радоваться вашему возможному безумию, тихо сидеть в сторонке да потирать руки. Мне оставалось лишь помочь вам вступить в контакт с Книгой и ждать, когда вы превратитесь в Кумранскую Сивиллу. Все так. Вы абсолютно правы. Не скрою, перспектива мировой известности и славы, может быть, равной бессмертной славе Сервантеса, меня прельщала. Вот так — взять да и вырваться из разряда модных борзописцев в высшую лигу, в лигу бессмертных. Чем не перспектива! Не скрою, эта мысль мне согревала душу. Но…
— Что но? Говорите, говорите…
— Страх! Вот мое но, вот что держит меня и путает все карты. Страх! Да, Страх! Такого Ужаса я не испытывал за всю свою жизнь. Понимаете, он неописуем, необъясним. Вы думаете, отчего я себе тогда в Ленинке руку-то оттяпал?
— Хотите сказать из-за этого самого Страха?
— Вот именно. Если сказать, что я испугался, значит не сказать ничего. Пугаются бандита, который грозит вам пистолетом, пугаются милиционера с дубинкой в участке: почки может отбить, наконец, врача на обследовании, который может сообщить вам о неутешительном диагнозе. Это все я и называю — испугаться. Но все это, хотя и страшно, но не так, как в моем случае.
— Не скажите. С врачом вы точно заметили. Все под Богом ходим. Никто умирать не собирается — и вдруг. Тут все похолодеет. Тут в поту просыпаться начнешь.
— Согласен. Но все равно, поверьте, это не сопоставимо с том Ужасом, о которым я сейчас пытаюсь вам рассказать. Именно Его я и пережил, перед тем как руку себе отсечь.
— Знаете, господин писатель, а ведь в ваших словах что-то есть. Я начинаю вам верить. Мне кажется, что сейчас вы очень искренни.
Неожиданно Грузинчик, сидя на скамейке во дворе гранадского университета, принялся раскачиваться взад-вперед, словно стараясь убаюкать раскричавшегося во сне младенца. Правда, вместо младенца он укачивал свою правую руку, нежно прижимая ее к груди. Казалось, что рассказав о своем Страхе, он словно вызвал Тень Ужаса к жизни, и рука заныла вновь нестерпимой болью. Перевязь, в которой рука и покоилась, была из тонкого черного шелка. Но сейчас она уже не казалась Воронову какой-то пижонской. Слишком необычной казалась и вся эта встреча, и сам разговор по душам. И в следующее мгновение Воронов почувствовал, как у него у самого по спине побежали мурашки. Еще ничего не было сказано конкретно про этот Страх, его лишь назвали, слегка обозначили в бессвязной речи, но фигура раскачивающегося писателя была красноречивее любых слов. Воронов даже подумал, что еще не известно, кто из них двоих быстрей с ума сойдет. Во всяком случае в данный момент Грузинчик оказался к этому краю ближе.