Библиотека Дон Кихота
Шрифт:
— Когда вам сообщают, что вы смертельно больны, то вы испытываете Ужас, самый настоящий, смертельный Ужас, — начал вдруг совершенно изменившимся голосом Грузинчик. И профессору Воронову вдруг стало необычайно жалко этого человека, и он вспомнил, что Сторожев называл Грузинчика Гогой. Гога — это что-то домашнее, уютное, что-то родное. Пусть он будет Гогой. Может быть, хоть в этом имени найдется утешение, найдется хоть слабое, пусть даже и призрачное убежище от Страха, о котором таким замогильным тоном начал повествовать в недавнем прошлом успешный автор детективных историй
— Когда вам сообщают, что вы умрете и умрете довольно скоро, — продолжил Гога Грузинчик, по-прежнему раскачиваясь взад-вперед. Взор его при этом был неподвижен и зафиксирован на одной точке прямо перед собой, — то даже этот смертельный Ужас вы изо всех сил стараетесь вставить в какую-то рамку витиеватых рациональных объяснений. И в конечном счете с той или иной долей успеха вам это удается. Так устроен человек, такова его природа: он всему стремится найти объяснение и оправдание. Мозг работает, и защищает вас. Начинает трудится и ваша душа. Она помогает вашему разуму найти оправдание и утешение. И находит. Душа и Разум, подобно двум крыльям, возносят вашу душу до небес, на необычайную высоту духовного прозрения, достичь которой вы были не в состоянии, находись ваше тело в прежнем здравии. Вот и получается, что этот Смертельный, казалось бы, Ужас послан вам во благо самим Богом.
Голос Гоги Грузинчика по мере произнесения этого странного монолога непрерывно менялся, поражая Воронова своим необычным тембром. Голос Гоги завораживал слушателя, буквально гипнотизировал его. Воронов отметил для себя, что писателя хотелось слушать все больше и больше. Слушать и не перебивать. Под убаюкивающие струны фонтана Гога подводил свою речь к чему-то самому важному.
— Страх же, о котором говорю вам я, господин профессор, разрушает мозг, парализует душу. Он лишает вас всех защитных механизмов, которые дала вам мать Природа. Чтобы избежать встречи с этим страхом, ты готов отсечь себе не только руку, лишь бы больше не встречаться с ним с глазу на глаз. Вы верите мне, профессор?
— Верю, — почему-то еле слышно произнес Воронов.
И струи фонтана зажурчали в унисон, будто произнося «амен». Воронову даже показалось, что вода знает, о каком Страхе идет сейчас речь.
— Так какой союз вы хотели создать? — заговорщическим шепотом поинтересовался профессор.
— Хотели название — получите: «Союз Страха». Театрально, но зато точно.
— Союз против кого и чего?
— Не знаю, профессор. Просто мне одному, поверьте, очень, очень страшно. Я хотел вам предложить бросить все и бежать. Бежать куда глаза глядят. Безрученко на мое имя в банк перевел кругленькую сумму, плюс мои гонорары. На какое-то время нам хватит. А там глядишь Стелла со Сторожевым потеряют к Книге всякий интерес. Безрученко увлечется новым проектом, и все утрясется. А я потом напишу какой-нибудь невразумительный отчет о поиске, из которого можно будет сварганить очередной триллер. Ну, как вам моя идея?
— Вы сказали, что моей жены уже нет в номере. Что вы имели в виду?
— Ах, да, жена. Вашей жены действительно там уже нет, — глубокомысленно заметил Грузинчик, и Воронов почувствовал, как у него внутри все похолодело: столь деловито и безапелляционно ему вынесли приговор.
— Это означает, — после недолгой паузы продолжил Гога, — что вы со мной никуда не убежите. А жаль. Убежать было бы проще всего. Но Книга начала уже действовать. Эх, надо было раньше к вам подойти. Еще в самолете. Или на худой конец в аэропорту в Барселоне. Помните, какой град начался. Подойти и предложить бежать и вам, и вашей жене, и вашим детям. Денег на всех хватило бы. Но тогда вы меня точно не послушались бы. За сумасшедшего приняли бы как пить дать.
Воронов согласился с этим и кивнул. В Барселоне такое предложение выглядело бы явно преждевременным.
— Я с вами на одном самолете летел, только не эконом, а бизнес-классом. Безрученко оплатил перелет с наставлением ни на минуту не упускать вас из виду. Прям как в шпионских романах.
— Простите, вы сказали, что жены нет в отеле. Что вы имели в виду? Она вместе с детьми уже отправилась на экскурсию в Альгамбру?
— В Альгамбру? — рассеянно переспросил Гога. — Да, да! Конечно в Альгамбру. Сыновья? Что ж, скорее всего, они на очереди.
— О какой очереди вы толкуете, Гога? Перестаньте говорить загадками. Это становится невыносимо.
— Да, вы правы — бежать вам со мной уже поздно. Вам никак нельзя этого сделать: Книга взялась за вас всерьез. А мне как быть? Бросить вас одного и бежать, бежать без оглядки!
— Я не пойму, Гога, о чем вы говорите?
— О чем я говорю? Да все о том же, о Страхе я и говорю. Поймите, у меня уже нет сил. Нет сил, чтобы встретиться с ним во второй раз. Мне хватило и одного — вот, полюбуйтесь — рука на перевязи. Но об этом я уже говорил.
— Гога, Гога, успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста и постарайтесь изъясниться более конкретно.
— Конкретно?
— Да, да, конкретно.
И тут с Гогой начало твориться что-то неописуемое. Амплитуды его раскачиваний заметно увеличились и продолжая баюкать больную руку, Гога запричитал, цитируя какой-то библейский текст:
— И увидел я, и вот рука простерта ко мне, и вот в ней — книжный свиток. И Он развернул его предо мною, и вот свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: «плач, и стон, и горе».
И сказал мне: «сын человеческий! съешь, что пред тобою, съешь этот свиток, и иди…
Тогда я открыл уста мои, и Он дал мне съесть этот свиток;
И сказал мне: „сын человеческий! напитай чрево твое и наполни внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе“; и я съел, и было в устах моих сладко, как мед».
«Псих, — подумал на все на это Воронов. — Совсем спятил. Впрочем, оно и понятно: пережить такой болевой шок — мозги точно набекрень сдвинутся».
— Сладко, как мед, сладко, как мед, — словно в состоянии религиозного экстаза продолжал повторять Гога Грузинчик.
— Вот скоро изолью на тебя ярость Мою, — не унимался писатель, — и совершу над тобою гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим и возложу на тебя все мерзости твои.
— Да успокойтесь вы наконец, господин Грузинчик, — не выдержал такого натиска профессор. — На нас уже люди оглядываются.
Неожиданно застыв на месте, писатель абсолютно спокойным тоном вдруг поинтересовался:
— Я так полагаю, что вы во что бы то ни стало настроены найти Книгу?
— Ну, да… Если вы мне в этом поможете, конечно. Хотя бы деньгами, а если Безрученко передал вам и какие-то связи, то шансы на успех возрастут еще больше.