Бич Божий
Шрифт:
– Меня удивляет, светлейший Маркиан, что ты, дожив до сорока лет, так и остался простым нотарием.
– Я беден, – вздохнул Маркиан, – в отличие от тебя, сиятельный Евтапий. Впрочем, нынешнее твое положение таково, что завидовать ему не приходится. По моим сведениям, указ о конфискации твоего имущества уже готов, осталось только уговорить Феодосия поставить подпись.
– Проклятье, – выдохнул расстроенный евнух.
– Почему бы тебе меня не усыновить, Евтапий? – криво усмехнулся Маркиан. – Детей у тебя нет и не будет, возраст почтенный. Зато ты поможешь вырваться из унизительной бедности молодому и одаренному человеку.
– Положим, ты не так уж молод, – холодно произнес магистр. – К тому же ты сам сказал, что вопрос о конфискации моего имущества уже решен.
– Я могу воспрепятствовать этому.
– Каким образом?
– Через своего хорошего знакомого трибуна конюшни Паулина.
– Но он же ничтожество, – поморщился Евтапий.
– Это ничтожество спит в постели сиятельной Евдокии, пока божественный Феодосий читает манускрипты.
– Откуда ты знаешь? – нахмурился магистр, которому эта сфера человеческих отношений была малопонятной в силу известных прискорбных обстоятельств.
– Это я поспособствовал Паулину в его блестящей карьере, – усмехнулся Маркиан. – Молодой человек проиграл в кости очень крупную сумму в одном из константинопольских притонов, и мне пришлось улаживать его дела. Деньги он не вернул, но, как человек благородный, согласился оказывать мне кое-какие мелкие услуги.
– А кто поручится, что, став моим «сыном», ты не отравишь меня на следующий день?
– А зачем? – удивился Маркиан. – Даже с очень большими деньгами, мне вряд ли удастся подняться из низов, не имея могущественного покровителя. А я человек честолюбивый, Евтапий, и меньше чем на звание префекта претория вряд ли соглашусь. Мы нужны друг другу, магистр. Только объединив усилия, мы сможем добиться успеха.
– Этот успех зависит от каприза одной женщины, – нахмурился Евтапий. – Если ты сумеешь вернуть Пелагею в Константинополь, ты станешь моим наследником, Маркиан. Клянусь всеми святыми.
– Ловлю тебя на слове, магистр, – кивнул Маркиан. – Мне нужно рекомендательное письмо к сиятельной Пелагее. Охарактеризуй меня как человека благочестивого и умеренного, которому женщина может без опаски доверить свою честь.
– Ты собираешься поступить к сестре императора на службу? – спросил Евтапий.
– А почему нет? – пожал плечами нотарий. – Мне кажется, она нуждается в преданном и надежном слуге.
– Ну что ж, Маркиан, – спокойно произнес Евтапий, – мне кажется, мы обрели друг друга. И пусть тебе сопутствует удача.
Нотарий Маркиан оказался едва ли не единственным мужчиной, которого сиятельная Пелагея пустила в свою скромную обитель. Причиной тому было письмо Евтапия, характеризовавшего нотария с самой лучшей стороны. Да и чисто внешне Маркиан производил очень приятное впечатление. Глаза почти всегда держал долу, дабы не смущать Пелагею, не выносившую откровенных мужских взглядов. В обращении был почтителен и за десять дней своего присутствия в Евдомоне не сделал ни единой попытки прикоснуться не только к ее телу, но даже к руке.
– Я расстаюсь с этим миром, – сказала Пелагея в первый же день их знакомства, – но перед этим хочу уладить свои дела.
Имущество, которым владела сестра императора, было воистину неисчислимым. Во всяком случае, чтобы учесть его со всей тщательностью, потребовался бы год по меньшей мере. Но сиятельная Пелагея, похоже, не торопилась и подробно останавливалась едва ли на каждой безделице, о которой любая другая женщина, тем более не склонная к мирской суете, могла бы забыть. Сестра императора обладала поразительной памятью и легко вспоминала не только месяц, но и день, когда была приобретена та или иная вещь. Подобная рачительность и бережное отношение к собственности не очень-то вязалось с ее заявлениями о бренности всего сущего и непреодолимой тяге к монашескому служению. Маркиан, слушая Пелагею, частенько ухмылялся про себя, хотя и хранил на лице полную сосредоточенность и даже подобострастность, вполне, впрочем, естественную в простом нотарии.
– Магистр Евтапий полагает, что империя осиротеет с твоим уходом, сиятельная Пелагея, ибо твоя мудрость благотворно влияла на божественного Феодосия, ныне оказавшегося в плену у бессовестных и глупых советчиков.
– Мой брат сам выбрал эту участь, – деревянным голосом произнесла Пелагея.
– Есть еще одно печальное обстоятельство, о котором сиятельный Евтапий не смеет умолчать, хотя и боится оскорбить твою стыдливость.
– Говори, – разрешила Пульхерия.
– Сиятельная Евдокия сбилась с пути и в своем легкомыслии зашла так далеко, что повергла в ужас благочестивого магистра двора.
– Блудница, – вдруг с ненавистью выдохнула сестра императора.
– Благодарю тебя, сиятельная Пелагея, – склонил голову едва ли не к самому столу Маркиан, – ты избавила меня от необходимости самому произносить слова, порочащие императрицу.
– Кто он? Родоарий?
– Нет, – удивился Маркиан, кося глазами на порозовевшую Пелагею. – А почему ты вспомнила о сыне сиятельного Аспара?
Пожалуй, впервые за время их знакомства Пелагее отказала выдержка, ее постное монашеское лицо перекосило от ярости:
– Пятнадцать лет тому назад я видела собственными глазами, как блудница отдалась ему на ложе Галлы Плацидии. И сделала она это на глазах язычницы, одобрившей этот срамной союз.
– Какой язычницы? – не понял Маркиан.
– Вдовы патрикия Аттала, – зло прошипела Пелагея. – Я скрыла ее падение от брата, дабы не лишать божественного Феодосия душевного покоя и не ввергать империю в смуту.
– Возможно, это была всего лишь минутная слабость? – благочестиво вздохнул Маркиан.
– Минутная?! – вскипела Пелагея, черной птицей нависая над столом. – Они предавались блуду втроем, много дней подряд. А я…
Пелагея вдруг осеклась и медленно опустилась в кресло. Нотарию Маркиану пришлось самому заканчивать фразу, оборванную в самом начале. Он это сделал, но, разумеется, не вслух. Пелагея все это время наблюдала за буйством чужой плоти, не в силах совладать со своими собственными страстями. Она ничего не сказала брату об измене его жены просто потому, что боялась бросить тень на свою репутацию. Ибо сестра императора, благочестивая девственница, тоже грешила, наблюдая за чужим блудом. Вероятно, она страдала. И даже раскаивалась. Но разгулявшаяся плоть вновь и вновь притягивала ее к запретному плоду. И тогда она приняла решение, изумившее всех, а в первую очередь магистра Евтапия. Она уговорила брата помочь Плацидии вернуться в Рим. Тысячи людей заплатили жизнями за эту блажь, зато добродетель сиятельной Пелагеи была спасена.