Бич Божий
Шрифт:
— Милонеже, — позвал средний сын Святослава (а под куполом повторилось: «...эже, эже, эже...»). — Выходи («..ди, ди...»). Это я, твой племянник («...янник, янник...»). Надо поговорить («...ить, игь...»).
Справа от алтаря, на клиросе, от стены отделилась тень.
— Слушаю тебя, — произнёс беглец.
— Сказывай по чести: ты и Настя — вправду полюбовники?
Два здоровых парня смотрели друг на друга — сильные, упрямые: сыну Жеривола — почти восемнадцать, а Олегу — шестнадцать.
— Я люблю её. А она меня Я хочу обвенчаться с ней по христианскому обычаю.
— Про другое спрос. Брат мой — рогоносец?
Милонег помедлил.
— Нет.
Святославлевич хмыкнул:
— Жаль. Мне приятнее было бы видеть Ярополка рогатым...
— Почему, Олеже?
— Это наше дело. В общем, так: я тебя не встретил. Отсидишься до завтра, вечером во время гульбы выйдешь за ворота. А потом куда?
— В Вышгород опять, к Ольге Бардовне. У неё надёжно.
— Бабушке — поклон. Я её люблю. Я и сам принял бы христианство, если б не отец... Слушай, Милонеже. Князь опять думает идти на Балканы. Ярополка оставить в Киеве, а меня хочет посадить на Древлянской земле. Если так случится, если ты и Настя обвенчаетесь в церкви, можете приехать ко мне в Овруч. Я укрою вас.
Сын волхва преклонил колено:
— Благодарствую, племянниче. Я теперь твой должник.
— Ладно. Ты не просто родственник, ты мне мил душой. Люта я ненавижу. Прощай.
— Да хранят тебя боги, княжиче...
А наутро в гриднице размышляли, как быть: Святослав, Олег, Ярополк и Лют. Жеривола, вопреки обычаю, приглашать не стали — всё-таки отец Милонега, заинтересованное лицо.
— Хорошо искали? — хмуро вопросил недовольный князь.
— Каждый двор прочесали, рыскали всю ночь, — виноватым голосом произнёс Свенельдич. — Как сквозь землю провалился.
— В церкви были?
— Я ходил, вырвал у Григория бороду, — отозвался сын. — Никого не видел.
— Странно, странно. Розыски продолжим. А теперь — об Анастасии. Что она?
Ярополк вздохнул:
— Плачет, убивается. Дурно ей, бедняжке.
— Знамо, что невесело. Мужу изменять. Ишь, чего удумала, а ещё монашка! Проучил ты её как следует?
Сын отвёл глаза:
— Бить не бил. Так — сказал пару грозных слов.
— «Грозных слов»! Знаю я твои «грозные слова»! Накажи примерно. В тереме запри. Под замком держи, на воде и хлебе. Чтоб раскаялась, в ножках ползала и вымаливала прощение.
— Жалко, тятя.
— Нечего жалеть! А тебя, небось, она не жалела, лобызаясь с хахалем. Пусть спасибо скажет, что не выпороли её. По закону — надо бы. Но на первый раз — хватит ей и этого. А потом посмотрим.
Участь свою гречанка приняла со смирением. Лишь спросила у Ярополка:
— Милонега нашли?
Тот позеленел, чуть ли не набросился на неё с кулаками:
— Дрянь ты, Настя! Думаешь о ком?! Смеешь говорить!!! — взад-вперёд прошёлся по клети, несколько остыл и сказал: — Нет, пока не нашли. Но достанем из-под земли. И посадим на кол. Сомневаться нечего. Можешь быть уверена.
Громко хлопнул дверью. Бедная монахиня завалилась в подушки.
Болгария, весна 969 года
Лишь подсохли дороги, как царевен Киру с Ириной и царевичей Бориса с Романом начали готовить в Константинополь. Караван составлялся длинный — множество красивых кибиток, в них полно царедворцев, фрейлины, лакеи, лекарь, пекарь и так далее. Целый полк дружинников. Хлопоты по сборам
В это время прибыл евнух Пётр Фока во главе десятитысячного войска. Византийцев пришлось размещать в близлежащих к Великой Преславе селениях; воины от скуки начали пошаливать — отнимать у крестьян овец, портить местных девок и лупить местных мужиков. А тем более состоял экспедиционный корпус на две трети из наёмников: из грузин, армян и хорватов — с ними трудно было договориться. Приходилось спешить с выступлением против русских.
Но сначала проводили в дорогу наследников. Ранним мартовским утром царь спустился по ступеням дворца. Лёгкий ветерок теребил его бороду, распушал мех на шапке, шевелил мантию из красной парчи. Драгоценности сверкали на солнце. Сзади стояли: патриарх, члены боярского совета, «малые» бояре — не входившие в совет, Пётр Фока, мелкие придворные. Суетились слуги. Кони каравана, запряжённые цугом, нервно перебирали копытами.
Щурились от солнца наследники: старший сын Борис — чернобровый красивый мальчик лет тринадцати, мало похожий на отца, не такой ширококостный, с узким приветливым лицом; младший сын Роман — пухлый, весёлый, добрый, между верхними резцами — расщелина, делавшая его похожим на зайца; старшая дочь Ирина — ей недавно исполнилось двенадцать, и она находилась в стадии «гадкого утёнка» — с длинным нескладным телом, нервными руками и стеснительными ужимками; Кира — младшая дочь, десяти лет, хитрая и скрытная. В золотом расшитой одежде, с волосами, смазанными жиром, дети царя Петра выглядели забавно, чересчур по-взрослому.
Проведя ладонью по бороде, их напутствовал отец:
— Ну, пора, пора. Раньше уедете — раньше приедете. Будьте благоразумны, помните, что вы — отпрыски болгарского самодержца, представители великой страны, слава её и честь. Соблюдайте приличия, ревностно учитесь, набирайтесь мудрости: знания, полученные в Константинополе, пригодятся на родине. Ты, Борис, будешь коронован после меня. Начинай готовиться с юных лет. Наблюдай, запоминай, всё процеживай через ум — лучшее бери, скверное отбрасывай. Не шали, Роман. Баловаться — грех. Вы за ним смотрите, пожалуйста, он ещё такой невоспитанный... Дочери мои! Вы должны понимать, что у вас — особая доля. Если братья ваши едут в Константинополь просто учиться, черпать знания в центре православного мира, вы, помимо учёбы, станете невестами молодых правителей Романии. Это и почётно, и очень ответственно. Прежде всего, должны приглянуться — и Василию с Константином, и императрице, и Полиевкту. Заслужить доверие. Оправдать надежды. Я надеюсь на вас. Ваша покойная мать Мария смотрит на всех с небес, радуется вашему грядущему счастью. Да хранит вас Господь! Дети мои любимые... Что ж, давайте поцелуемся на прощание — когда свидимся ещё!.. — И, смахнув слезу, царь пошёл обнимать наследников.
Вместе с ним всплакнула Ирина — и не столько по причине отъезда (путешествие и дальнейшее замужество волновали её самым положительным образом), сколько от упоминания матери — девочка любила её, и скоропостижная смерть царицы до сих пор, по прошествии двух лет, жгла и мучила. А Роман разрыдался в голос: он хотя и мало что понял из напутственной речи, но предчувствие чего-то ужасного больно поразило его, сжало сердце и исторгло слёзы. Старший сын обнимался сдержанно, как и подобает преемнику; Кира ткнулась в бороду отца, фыркнула, сказала: «Хорошо, что я младшая. Младший, Константин, говорят, красивее, чем Василий». — «Ничего, ничего», — невпопад утешил её Пётр.