Биография неизвестного
Шрифт:
Я глубже погрузила руки в широкие карманы плаща и двинулась к подъезду своего дома. Из темных арок дворов меня провожали сонные глаза бледных фонарей. Стрелки часов приближались к полуночи, но в доме было много ярко освещенных окон. Москва никогда не спит, а только на время погружается в полузабытье…
Этти задула двадцать три нежно-розовые свечки. Ее темные глаза, в которых несколько мгновений назад отражалось колеблющееся пламя свечей, радостно смотрели теперь на серый дымок, поднимавшийся к разноцветным воздушным шарам у самого потолка.
День рождения Этти проходил в одном из самых изысканных ресторанов Москвы – ее отец на подарки не скупился. Этти пригласила несколько университетских приятельниц – в остальном списком гостей занимались мама и дядя Этти, стремившиеся не упустить ни одного сына мало-мальски состоятельного человека.
Все вокруг было молочно-белым, воздушным, полным света. Трехъярусный торт стоял рядом со столом, где сидели гости, а у торта переминалась с ноги на ногу Этти, пытаясь поровней отрезать первый кусок. Вокруг Этти крутилась Александра, то и дело одаривая сестру счастливым взглядом. Справа от меня сидел Адонис, пучеглазый молодой человек лет двадцати четырех, сын хорошего друга отца Этти. Он часто обращался ко мне, стремясь блеснуть остроумием и эрудированностью, которые, несомненно, у него были, но я старалась как можно меньше на него смотреть – при виде чрезмерно прыщавого лица юноши у меня пропадал аппетит. Слева был более приятный субъект – довольно худощавый и несколько высокий, но менее прыщавый Глеб. Два раза он приглашал меня на танец и оба раза виртуозно танцевал на моих пальцах – я даже больше не пыталась оттереть пыль со своих лаковых туфель, подозревая, что царапины с них все равно едва ли можно будет убрать.
За столом было много тех, кого я не знала. Как я успела понять и несколько удивиться этому, многие гости были приятелями дяди Павлы и преимущественно не были знакомы даже с самой Павлой. Были тут и их сыновья. Я видела их впервые, однако уже понимала, что было бы жестоко по отношению к моим скулам встретиться с ними когда-либо еще раз.
Один из них, невысокий и нескладный, на протяжении всего вечера заливал ближайших соседей по столу утомительными рассказами о своей работе, богатстве и потенциале. На вид ему нельзя было дать больше двадцати лет, но рассказы его были рассказами прожившего трудную жизнь и состоявшегося в профессии человека, чей успех был абсолютной заслугой его самого, а не отца, сидевшего в противоположном конце стола в костюме за девяносто тысяч.
Другой, более упитанный, но уже несколько облысевший, молча уплетал салаты и мясные медальоны, не проявляя никакого интереса к окружавшим его людям, будто он и вовсе сидел в какой-нибудь общественной столовой и стремился побыстрей разделаться с обедом, чтобы избавиться от наскучившей ему толпы посетителей.
Оба субъекта вызывали у меня смех, потому как, в отличие от них самих, каждый из их родителей мечтал женить своего сынишку на богатой и чудесной Павле. А она, красивая и достойная, возвышалась над всем этим столом, за которым собралось по меньшей мере пятьдесят человек, и улыбалась гостям счастливой и искренней улыбкой. А я про себя желала ей мужества и воли, чтобы суметь противостоять, возможно, одному из самых пагубных желаний ее родителей.
Звенели бокалы, играла музыка, сыпались поздравления, а я в замешательстве покусывала нижнюю губу при воспоминании о купленном наспех подарке, который лежал где-то среди моря цветов и коробок.
С головой погрузившись в захлестнувший меня круговорот работы и праздности, за прошедший месяц я ни разу не задумалась о подруге. Мы все реже встречались с ней по субботам, однако даже в эти редкие встречи мысли мои были далеко за пределами кафе Lilla rosso. Я слушала Этти, ее короткие и сбивчивые рассказы об аспирантуре, незначительные упоминания о приятельницах и рассуждения на тему новых выставок и книг, и мне становилось скучно с ней. Я невольно сравнивала Этти с Альбиной и находила, что различие между ними было подобно пропасти.
Главным и основополагающим отличием между ними было умение проявлять инициативу. Альбина не привыкла возлагать ответственность за принятие решений на чужие плечи – она всегда действовала в одиночку, самостоятельно обдумывая каждый свой шаг и никогда ни у кого не спрашивая совета. Она говорила, что путь к верному решению пролегает через шаткий мост над пропастью из заблуждений. Чужие советы и опыт только подталкивают к этой пропасти, потому как затмевают ясный взор сердца.
Этти же была настоящим дипломатом, никогда не отстаивала своей точки зрения и никогда ни с кем не спорила. От полной инфантильности ее оберегала единственная черта, делавшая ее исключительной, – Этти никогда не спорила, но и никогда не поступала так, как говорили ей другие. Да, Этти была человеком исключительно верным и удивительно настоящим, однако в ту осень я впервые усомнилась в истинности нашей дружбы.
Итак, я забыла об Этти. И только когда она вручила мне конверт с приглашением, я с ужасом вспомнила о том, что у моей лучшей подруги скоро день рождения. Теперь же я испытывала стыд при мысли о том, как Этти откроет небольшую коробку с подарочным изданием «Графини де Монсоро» ее излюбленного Дюма, как будет радоваться этому подарку и благодарить меня, как искренен будет ее восторг. А я буду улыбаться ей и, встречая ее нежные слова и взгляд, полный любви, много говорить о дружбе, которую я едва не предала.
Когда празднование дня рождения подошло к концу и гости стали собираться домой, передо мной внезапно вырос Глеб, сияющий и полный решимости.
– Позволь тебя проводить? – сказал он, вопросительно обратив ко мне свои бледно-голубые глаза.
– Конечно, – улыбнулась я. Был третий час ночи, и я была не против, чтобы меня довезли до дома.
Оставшиеся гости высыпали на улицу и постепенно стали расходиться к припаркованным у ресторана автомобилям. Попрощавшись с Этти и расцеловав ее в обе щеки, еще раз поздравив с праздником ее родителей, которые казались самыми милыми людьми на свете, я прошла за Глебом к черному «фольксвагену».
Ночь была холодная. Дома безмолвно темнели в черных дворах. Только огненная река мокрого асфальта на Садовом кольце пестрила редкими искрами света автомобильных фар.
Какое-то время Глеб молчал, не отрывая взгляда от дороги. Я бесстрастно смотрела на пролетающие мимо и исчезающие позади фасады темных домов с горящими на них вывесками кафе и бутиков. Яркие вывески эти на темных домах смотрелись неестественно и даже несколько пугающе, будто вывески эти – все, что осталось от исчезнувшего человечества.
Мерное гудение двигателя убаюкивало меня, ноги ломило от каблуков – хотелось побыстрее скинуть туфли. Дыхание мое становилось ровнее и реже, сердцебиение постепенно успокаивалось, будто организм мой сам собой медленно засыпал.
– Не против, если я разуюсь? – вздохнула я, когда держать ноги в неестественно согнутом положении стало совсем невмоготу, и, не дожидаясь утвердительного ответа, который последовал сразу же, стянула узкие туфли. Ноги приятно заныли, так что я вытянула стопы и пошевелила пальцами, после чего обмякла на сиденье.