Биография неизвестного

Струтинская Наталья

Поначалу его появление никак не тревожило меня. С моего рабочего места мне был виден кусочек его стола, и я время от времени урывками поглядывала в его сторону, отмечая про себя распорядок его рабочего дня. Я была сторонним наблюдателем, который как будто от скуки выбрал себе необычное, но увлекательное по причине своей новизны занятие. Я словно изучала его, хотя ни разу не задала себе прямого вопроса: что же в нем меня привлекает?

Заключение, сделанное мною в день собеседования в «Вестиндаст-Ком» в отношении внешности этого молодого человека, ошибочным не было – лицо его нельзя было назвать красивым, фигура его не была сложена атлетично, а рост его ненамного превышал

мой. Однако он все же относился к тому типу людей, на которых хочется смотреть снова и снова. Это была своеобразная игра, которая необходима всякой женщине, – игра тайная, скрытая, никому не известная, зачастую даже самой женщине, почти рефлекторная, – игра под названием «флирт».

Флирт этот был бесцельным, он, по сути, не имел даже объекта, однако, как и всякая другая вещь, вызывающая беспричинный восторг, он необыкновенно стимулировал.

Само появление незнакомца внесло изменения в мое восприятие жизни. Каждое утро я просыпалась теперь в приподнятом настроении, собираясь на работу, я что-то напевала, а в офис приходила благоухающая и улыбающаяся. И даже Альбина, знавшая меня меньше месяца, отметила эту перемену во мне.

– Ты вся светишься, – однажды за обедом сказала она мне. – У тебя происходит что-то хорошее.

– Ничего определенного, – ответила я. – Просто почему-то очень хорошо.

Все вокруг действительно было необыкновенно хорошо. Стоял сентябрь, теплый и сухой. Почти совсем не было дождей, и только по ночам временами сыпалась морось. Бывали пасмурные дни, когда серый купол накрывал город и улицы погружались в бесформенность затяжных осенних сумерек. Дни эти, серые, безмолвные, были совершенно отличны от пасмурных летних дней. В июле, когда грозовая туча накрывала город, пространство погружалось в пучину тьмы, густой, заряженной, живой. Дожди были короткими – они отрезками полосовали окна. Теперь же серость не имела глубины, а напоминала старый выцветший свитер, натянутый на шпили высоток. Дожди больше не полосовали окна, а плаксиво чертили на стеклах кривые узоры.

Но даже серость осенних дней казалась мне в то время не унылой, а напоенной тайной. Тайна эта зародилась внутри меня, непостижимая, непонятная, новая.

Мне было двадцать три года, и я, как и всякое истинное дитя своего времени, успела познать первую влюбленность и первое разочарование. Молодые люди и девушки, испытавшие в той или иной степени полноту этого всепоглощающего чувства, заметно меняются. В них словно что-то надламывается, взгляд их перестает быть блуждающим, глаза никогда больше не опускаются в неге при виде симпатичной улыбки, исчезает скованность движений. Лица их становятся иными, потому как растворяется в их глазах пелена детства, называемая наивностью, которую порождает безусловная вера людям.

Глядя на себя в зеркало, я не без удовольствия отмечала в своем образе нежные черты юности. Взгляд мой не был лишен прямоты, однако он был мягок и проникновенен. Кожа лица была бархатистой, свежей. В фигуре обозначались соблазнительные формы, подчеркнутые верно подобранной одеждой. Волосы причудливо окаймляли маленькую головку, пышные, темные, вьющиеся. Я считала себя уверенной в себе и не испытывала страхов, связанных с внешностью и обусловленных комплексами.

И теперь, наблюдая за молодым человеком, пробудившем во мне интерес, я была уверена в том, что он, несомненно, в нужную мне минуту обратит на меня необходимое мне внимание. А пока я только размышляла над своими чувствами, отмечая про себя недостатки подобной связи и ее достоинства, одновременно упиваясь этой своей властью над событиями, призрачной и дурманящей.

ГЛАВА 9

Общение

с Альбиной увлекало меня. Живая, энергичная, колкая, она произвела в моей жизни эффект разорвавшейся бомбы.

До знакомства с ней дни мои были тягучими, с плавными изгибами и округлыми гранями. Они переливались по ладоням событийности, особенно не увлекая меня, но и не наводя скуки. Каждый новый день почти ничем не отличался от предыдущего, каждые новые выходные были в той или иной степени преломленным отражением прошедших. Но, несмотря на всю тягучесть моей жизни, дни моей юности все же представлялись мне удивительными и совершенными.

В двадцать три года каждый день и час жизни кажутся самыми удивительными и совершенными. Это время, когда еще свежи в памяти дни блистательного отрочества и счастливого детства, когда на полках еще стоят куклы, некогда представлявшие целый мир, а теперь служившие украшением интерьера, когда аромат свежей выпечки еще наполняет сердце по-детски искренним восторгом, а утренние солнечные лучи, пробивающиеся сквозь неплотно сомкнутые занавески, заставляют улыбаться. Это время, которое напоминает вечер воскресенья, еще безмятежный, но уже предвкушающий…

И вот теперь, когда от минувшего этапа моей жизни у меня остались только редкие встречи с Этти, а первая буква абзаца уже была написана на чистом листе новой эпохи, я открыла отдельную страницу в своем альбоме взрослой жизни и обозначила на ней заголовок, который начинался с первой буквы алфавита: А – Альбина.

Благодаря общению с Альбиной работа больше не казалась мне такой утомительной и однообразной. Полные задора и благоухающие молодостью, мы украшали наши дни веселыми многословными обедами все в том же ресторанчике и прогулками по ночной Москве по окончании рабочего дня. Это было время авантюры, каждый новый день был ставкой и риском, а выигрыши в виде безграничного восторга и азарта к жизни заставляли упиваться каждым новым мгновеньем. Альбина казалась мне удивительным человеком – в ней сочетались остроумие и легкомысленность, которая делала ее легкой, а оттого счастливой.

Мы гуляли до поздней ночи и наблюдали, как город, мучаясь бессонницей, помешивал в кружке с некрепким какао улиц ложкой запоздалых машин, размешивая по окраинам поздних пассажиров. Вагоны метро пустели, из стеклянных выходов больше не вырывались бесконечные потоки людей – метро тихонько вздыхало, согревая бездомных у своих приоткрытых губ. На лавочках в скверах сидели притихшие влюбленные, на только им одним понятном языке нашептывая безмолвную мелодию осени. У памятников не ворковали голуби, венчая побелевшие макушки поэтов, а тихонько шуршали листья, подобно парусникам разлетаясь к самым горизонтам бордюров. На главных улицах горели пучеглазые фонари, отражаясь в красных лужах на тротуарах, и только в тихих московских дворах свет был бледным и как будто остывшим, пугливо выглядывая из-за редких раскидистых ветвей. Москва ежилась в объятиях бурого покрывала, украшая себя золотыми сережками и кольцами, с приближением ночи все чаще вздыхая и подгоняя запоздавших путников лукавым блеском светофоров.

Я неспешно шла по безлюдному переулку, невольно заглядывая в яркие окна домов. Кое-где занавески были отдернуты, и в узкие щели просматривались маленькие комнаты. В одном из таких окон я рассмотрела небольшое, увешанное постерами и заваленное стопками журналов помещение. На перекосившейся от времени полке были расставлены игрушки, а с подоконника на меня во все глаза смотрела пластиковая кукла. Детская, подумалось мне. А быть может, комната какого-нибудь подростка, преждевременно спешащего попрощаться с детством.