Бирит-нарим

Медведникова Влада

– Но достаточно сильный, чтобы стать хозяином Баб-Илу?
– усмехнулась Зу и захлопнула крышку шкатулки.
– Разве хозяин города не может позвать на помощь всех экимму, здесь живущих? В чем тогда его власть?

Слова ее были такими непривычными и жесткими, словно не Зу их произнесла, а кто-то незнакомый завладел ее голосом. Ишби молчал, и тишина становилась все дольше, в нее проникали голоса рабов за стеной, шорох занавесей вдалеке, звук шагов.

Ишби сделал глубокий вдох и встретился взглядом с сестрой.

–

Совсем недавно ты стала экимму, Зу, - сказал он, - а уже знаешь, в чем власть хозяина города? С кем ты говоришь об этом, к кому ты ходишь?

Зу засмеялась, прижала палец к его губам, остановила слова. А когда заговорила, ее голос вновь стал теплым и текучим, как воды реки.

– Зачем тебе знать это? Разве есть кому-то до этого дело?

И верно... Разве есть Лабарту дело до нее? Он уходит, оставляя ее одну, и, возвращаясь, не спрашивает ни о чем...

Ишби закрыл глаза и кивнул.

5.

Никогда прежде Лабарту не приходил в новый храм Сина -- выстроенный недавно на другом берегу реки, возле ворот. Но Нур-Айя, брат Илку, назвал этот храм своим пристанищем, -- и потому Лабарту отправился туда.

Уходящее солнце окрашивало стены зиккурата алым, и на ступени ложились изломанные тени. С вершины лестницы была видна река, корабли у причалов, и первые огоньки, трепещущие по берегам и в лабиринте улиц, -- там, внизу уже сгустились сумерки, померк закатный свет.

У дверной завесы стоял жрец в длинных белых одеждах, почти беззвучно читал слова гимна. Трое других, помладше, принимали подношения, складывали в высокие корзины и уносили в глубь храма. Лабарту отдал им лепешки и сладкие финики, привычным жестом зачерпнул дым из курильницы у входа, и вошел в святилище.

В эту ночь, как и каждый месяц, тонкий серп луны рождался вновь, -- и потому служба в храме началась сегодня рано. Тут не было тесно, как случается в дни великих праздников, но все же людей толпилось немало. Жизнь их стремительными искрами вспыхивала, звала, -- и от того кружилась голова, путались мысли.

Я слишком устал... мне нужна кровь.

Нур-Айя был где-то рядом, и Лабарту невольно искал его среди слуг бога. Но не находил ни среди жрецов поющих восхваления, ни среди тех, что окружали алтарь, ставили чаши с чистой водой и поднимали сосуды с воскурениями. Изваяние Сина возвышалось позади жертвенника, белое, почти лишенное цвета, -- лишь золотой скипетр сиял в руке да чернели провалы глаз. Звуки сливались в единый поток: мелодия славословий, мерные удары гонга, звон колокольчиков и нестройный гул людских голосов, -- одни повторяли слова гимнов, другие молились, просили...

Кто-то легко прикоснулся к плечу, и Лабарту обернулся. Девушка стояла рядом и хотя скрывала ее накидка, разве можно не узнать? Ее выдавало ослепительное биение крови в запястьях и отзвук силы, какой не бывает у людей.

Та, что связана обрядом с Нур-Айей и служит ему... Амата.

– - Если ищешь встречи с моим господином, -- сказала она, -- отведу тебя к нему.

Они дождались конца первого жертвоприношения и покинули святилище. Воздух снаружи показался необычно свежим, и аромат воскурений, пропитавший одежду и волосы, теперь стал приторным, тяжелым.

Амата устремилась вниз по ступеням. Не говоря ни слова и не оборачиваясь, спешила, придерживая накидку. Лабарту шел за ней, оставая на полшага, и не пытался нарушить молчание, -- на душе по-прежнему тяжело было и смутно.

Они спустились по лестнице, вошли в невысокую пристройку. И, когда оказались внутри, Лабарту на мгновение замешкался, -- показалось, что не в храме они, а в обычном доме. Ступени, поднимающиеся к галереям, множество дверей, колодец во внутреннем дворе, квадрат темного неба над головой...

Покои жрецов... вот где успел поселиться Нур-Айя.

Лабарту усмехнулся и догнал Амату.

Она привела его наверх. Нур-Айя ждал на пороге и, встретившись взглядом с ним, Амата кивнула и развернулась, убежала вниз по ступеням. Звук ее шагов затих, и Лабарту вздохнул облегченно, -- только сейчас понял, сколько сил уходило на то, чтобы сдержаться, не поддаться зову ее крови.

Нур-Айя откинул занавесь, пропуская гостя.

В комнате было темно. Вечерний свет давно угас, и светильник стоял незажженный, без масла. Пустым и заброшенным казалось это жилище, хоть и лежали на скамьях подушки, и стол был накрыт, -- лепешки и финики, молоко и чистая вода...

Лабарту сел, прислонившись к стене, и жестом отказался от угощения. Нур-Айя опустился на скамью напротив, взглянул испытующе, долго.

– - Если я нарушил твои обычаи -- прости, -- проговорил он наконец. -- В этом городе ты -- хозяин, здесь все твое.

Лабарту засмеялся, на миг закрыл глаза ладонью. Красные круги вспыхивали в темноте зажмуренными веками, качались, словно блики на воде.

Жажда...

– - Разве не слышал ты, -- сказал он, все еще улыбаясь, -- что хозяин Баб-Илу ненавидит молоко и пить его не станет даже на священном обряде и в храме?

Нур-Айя качнул головой, успехнулся в ответ. На миг обнажил клыки, от этого еще жестче и резче стали его черты.

Разве место такому среди жрецов?

– - Илку говорил о тебе, -- согласился Нур-Айя, и в голосе его не было уже ни настроженности, ни опаски -- лишь веселье.
– - Но о молоке не заходила речь.

– - Илку...
– - Лабарту вновь закрыл глаза. Жажда подступала все ближе, горячей пылью забивала грудь, холодом проникала в кончики пальцев. Я пришел говорить с ним о другом. Но... -- Давно ты видел Илку? Расскажи мне о нем.