Бироновщина. Два регентства

Авенариус Василий Петрович

— А что жъ, все это очень врно. Совты баронессы Юліаны вообще должны быть для тебя придворнымъ катехизисомъ. Она, конечно, объяснила теб также, какъ вести себя съ государыней?

— О, да. Улыбаться можно, но не ране, какъ только тогда, когда сама государыня улыбнется, а громко смяться — Боже упаси! Да мн теперь и не до смху; какъ подумаю, что придется тоже представляться государын, такъ y меня душа уходитъ въ пятки. Такъ страшно, такъ ужъ страшно!..

— Да ты и вправду вдь дрожишь, какъ маленькая птичка, — замтила начальница птичника, нжно гладя двочку по спин. — Ну, полно же, полно. Приметъ тебя государыня

вдь не при общемъ пріем, а совсмъ приватно, запросто, въ своемъ домашнемъ кругу. Изъ 6–ти статсъ–дамъ будетъ, вроятно, одна только безотлучная герцогиня Биронъ.

— Но герцогиня, сами вы говорите, такая гордячка…

— При государын она и рта не разваетъ.

— А оберъ–гофмейстерина?

— Княгиня Голицына? Та посл смерти своего мужа–фельдмаршала, вотъ уже девятый годъ, почти не показывается при Двор. Будутъ только фрейлины, да приживалки, да шуты.

— Но скажите мн, пожалуйста, мадамъ Варлендъ (баронессу Юліану я не ршилась спросить): для чего государыня окружила себя шутами? Вдь есть же боле благородныя развлеченія?

— Видишь ли… На вс эти куртаги, банкеты, спектакли надо являться въ корсаж, фижмахъ, букляхъ, надо самой вести придворные разговоры. Не такъ давно еще не проходило вдь дня безъ какихъ–либо празднествъ; завели итальянскую оперу, нмецкую трагедію… Герцогъ выписалъ нарочно нмецкую труппу изъ Лейпцига. И что за роскошь была въ нарядахъ! Никто не смлъ прізжать ко Двору второй разъ въ одномъ и томъ же плать. На нарядахъ многіе даже до тла раззорялись, влзали по уши въ долги. Но вотъ съ тхъ поръ, что государыня чувствуетъ себя такъ плохо, вс эти оффиціальные выходы слишкомъ ее утомляютъ, и она почти не показывается изъ своихъ аппартаментовъ. Тамъ фрейлины развлекаютъ ее народными пснями, приживалки — разсказами о привидніяхъ и разбойникахъ, а шуты — своими глупостями. Изъ шутовъ, сказать между нами, одинъ только можетъ назваться человкомъ: это Балакиревъ, который былъ шутомъ еще y царя Петра.

— Но есть вдь между ними, кажется, и титулованные?

— Есть–то есть: два князя и одинъ графъ…

— Но какъ т–то ршились сдлаться шутами?

— Не по своей охот, конечно, а разжалованы въ шуты, — одинъ изъ–за своей жены, интригантки, а два другихъ за то, что тайнымъ образомъ перешли въ католичество: государыня вдь очень набожна и крпко держится своего православія.

— Мн называли еще какого–то любимца государыни Педрилло?

— Ну, этотъ неаполитанецъ не столько шутъ, какъ мошенникъ. Зовутъ его собственно Піетро Мира; былъ онъ y насъ сперва пвцомъ буффъ въ итальянской опер и скрипачомъ въ оркестр; но своими забавными дурачествами сумлъ снискать расположеніе государыни, и она сдлала его своимъ придворнымъ шутомъ. Теперь онъ исполняетъ всякія порученія ея величества, гд можетъ извлечь для себя пользу, играетъ за нее въ карты, а выигрышъ кладетъ себ въ карманъ. Для него да еще для другого шута изъ португальскихъ жидовъ, Яна д'Акоста, тоже изряднаго плута, учрежденъ даже особый шутовской орденъ — святого Бенедетто.

— А кром шутовъ, y государыни есть вдь и шутихи?

— Ну, т просто безобидныя болтушки. Съ одной, впрочемъ, милая, будь осторожна — съ карлицей–калмычкой: y нея бываютъ и презлыя шутки.

— Я слышала, кажется, ея имя: Буженинова.

— Вотъ, вотъ. Крещена она Авдотьей, прозвище же Буженинова ей дано за то, что любимое ея кушанье — буженина,

вареная свинина съ лукомъ и перцомъ.

— Но, что до меня, то я не могла бы проводить цлые дни въ обществ дураковъ и дуръ!

— Бога ради, моя милая, не высказывайся только такъ откровенно при другихъ! Тебя не сдлаютъ тогда не только фрейлиной принцессы, но и камеръ–юнгферой.

— Да мн все равно, чмъ бы ни быть, хоть камермедхенъ, лишь бы поскорй! А то висишь на воздух между небомъ и землей…

Желаніе двочки исполнилось уже на слдующее утро.

VIII. Анна Іоанновна въ домашнемъ быту

Когда дежурный камеръ–юнкеръ съ низкимъ поклономъ пропустилъ Анну Леопольдовну и сопровождавшихъ ее Юліану и Лилли въ царскіе покои, — навстрчу оттуда имъ неслись звонкіе переливы женскаго хора. Когда же он переступили порогъ той комнаты, гд плъ хоръ, пніе было властно прервано не женски–густымъ голосомъ:

— Будетъ, двки! Пошли вонъ!

Пвицы–фрейлины, смолкнувъ, послушно удалились въ смежную комнату. Властный голосъ принадлежалъ сидвшей y открытаго въ садъ окна, пожилой дам. Если бы Лилли даже и не видла ее мелькомъ наканун прозжающею въ экипаж, то уже потому, что изъ всхъ присутствующихъ она одна только сидла, y нея не оставалось бы сомннія, что то сама императрица.

Въ 1724 году голштинскій камеръ–юнкеръ Берхгольцъ, будучи въ Митав y двора Анны Іоанновны (тогда еще герцогини курляндской), описывалъ ее такъ:

«Герцогиня — женщина живая и пріятная, хорошо сложена, недурна собой и держитъ себя такъ, что чувствуешь къ ней почтеніе».

За пятнадцать лтъ, однако, вншность ея сильно измнилась. Необычайная дородность, особенно поражавшая въ утреннемъ свтлоголубомъ капот, при отсутствіи корсета; головной уборъ — красный платокъ, рзко выдлявшій смуглость лица, и всего боле долговременная болзненность длали ее на видъ значительно старше ея 46–ти лтъ… Брови она еще красила, но румяниться и блиться уже перестала, и, вмсто воды и мыла, употребляла для очищенія кожи только топленое масло, отъ чего цвтъ ея кожи казался еще смугле. Выпуклые, широко–разставленные глаза будто опухли и были окаймлены темными кругами; углы рта были страдальчески опущены.

При появленіи любимой племянницы, впрочемъ, хмурыя черты императрицы нсколько прояснились. Еще боле обрадовалась лежавшая y ея ногъ левретка: съ веселымъ лаемъ она вскочила съ своей вышитой подушки и, виляя хвостомъ, подбжала къ принцесс. (Въ скобкахъ замтимъ, одному изъ титулованныхъ шутовъ, бывшему камергеру, было поручено кормить эту собачку и приносить ей каждый день отъ «кухеншрейбера» кринку сливокъ).

— Здравствуй, Цытринька, здравствуй! — поздоровалась Анна Леопольдовна съ собачкой; затмъ, подойдя къ своей царственной тетк, пожелала ей добраго утра, поцловала руку и тутъ же представила ей Лилли:

— Вотъ, ваше величество, моя маленькая фаворитка.

Государыня взоромъ знатока оглядла снизу вверхъ стройную, гибкую фигуру двочки.

— Молодая березка! А я вдь и то думала, что ты еще коротышка. Недотрога какая! По щек даже не смй потрепать. А щечки–то какія алыя! На алый цвтокъ летитъ и мотылекъ.

«Ну, ужъ мотылекъ!» вспомнила Лилли про Бирона, но на словахъ этого, конечно, не выразила, а только пуще зардлась.

— Ну, Богъ проститъ, — милостиво продолжала императрица. — Ты вдь хоть и нмка, а говоришь тоже по–нашему?