Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— А ты его, вертопраха, не слушай. Степенный нмецъ, матушка, куда врне. Ты не смотри, что на видъ будто невкусно; вдь это лакрица, а лакрица, что медъ, сладка.
— Сласти, Федоровна, для двокъ да подростковъ, а въ наши годы–то что тлу пользительнй.
— Да чего ужъ пользительнй лакрицы? Пей, родная, на здоровье!
— Дай–ка я за матушку нашу выпью, — вызвалася тутъ Буженинова, карлица–калмычка, и, разинувъ ротъ до ушей, потянулась къ подносимой цариц ложк.
Но подкравшійся къ ней шутъ д'Акоста подтолкнулъ ложку снизу, и все ея содержимое брызнуло въ лицо карлиц.
Новый взрывъ хохота царицыныхъ потшниковъ. Не смялся одинъ лишь Балакиревъ.
— Ты что это, Емельянычъ, надулся, что мышь на крупу? — отнеслась къ нему государыня.
— Раздумываю, матушка, о негожеств потхъ человческихъ, — былъ отвтъ.
— Уменъ ужъ больно! вскинулся д'Акоста. — Смяться ему, вишь, на дураковъ не пристало. Словно и думать не умютъ!
— Умный начинаетъ думать тамъ, гд дуракъ кончаетъ.
— Oibo! возмутился за д'Акосту Педрилло. — Скажи лучше, что завидно на насъ съ нимъ: не имешь еще нашего ордена Бенедетто.
— Куда ужъ намъ, русакамъ! Спасибо блаженной памяти царю Петру Алексевичу, что начальникомъ меня хоть надъ мухами поставилъ.
— Надъ мухами? — переспросила Анна Іоанновна. — Разскажи–ка, Емельянычъ, какъ то–было.
— Разскажу теб, матушка, изволь. Случалось мн нкоего вельможу (имени его не стану наименовать) не однажды отъ гнва царскаго спасать. Ну, другой меня, за то уважилъ бы, какъ подобаетъ знатной персон; а онъ, вишь, по скаредности, и рубля пожаллъ. Видитъ тутъ государь, что я пріунылъ, и вопрошаетъ точно такъ–же, какъ вотъ ты, сейчасъ, матушка:
"— Отчего ты, Емельянычъ, молъ, не веселъ, головушку повсилъ?
"— Да какъ мн, — говорю, — веселымъ быть, Алексичъ: не взирая на весь твой фаворъ, нтъ мн отъ людей уваженія, а нтъ уваженія оттого, что всхъ, кто теб служитъ врой и правдой, ты жалуешь своей царской милостью: кого крестомъ, кого чиномъ, кого мстомъ, а меня вотъ за всю мою службу хоть бы разъ чмъ наградилъ.
"— Чего–жъ ты самъ желаешь?» спрашиваетъ государь.
«Взялъ я тутъ смлость, говорю:
"— Такъ и такъ, молъ, батюшка: поставь ты меня начальникомъ надъ мухами.
«Разсмялся государь:
"— Ишь, что надумалъ! Въ какомъ разум сіе понимать должно?
"— А въ такомъ, говорю, — и понимать, что по указу твоему дается мн полная мочь бить мухъ гд только самъ вздумаю, и никто меня за то не смлъ–бы призвать къ отвту.
"— Будь по сему, говоритъ, — дамъ я теб такой указъ.
«И своеручно написалъ мн указъ.
«Долго–ли, коротко–ли, задалъ тотъ самый вельможа его царскому величеству пиръ зазвонистый, по–ноншнему — банкетъ. Пошла гульба да бражничанье; употчивались гости — лучше не надо. Я же, оставшись въ прежнемъ градус, хвать изъ кармана добрую плетку и давай бить на стол покалы, стаканы да рюмки, а посуда–то вся дорогая, хрусталя богемскаго. Ну, хозяинъ, знамо, ошаллъ, осатанлъ, съ немалымъ крикомъ веллъ своимъ холопьямъ взять меня, раба божья, и вытолкать вонъ. Приступили они ко мн — рать цлая, дванадесять тысячъ. А я учливымъ образомъ кажу имъ пергаментный листъ за собственнымъ царскимъ подписомъ:
"— Вотъ, молъ, царевъ указъ, коимъ я надъ мухами начальникомъ поставленъ; а исполнять царскую службу я за долгъ святой полагаю.
«Отступились т отъ меня, гости кругомъ хохочутъ–заливаются, а я съ плеткой моей добираюсь уже до самаго хозяина. Пришелъ онъ тутъ въ конфузію, затянулъ Лазаря:
"— Ахъ, Иванъ Емельянычъ! такой ты, молъ, да сякой, есть за мной теб еще малый должокъ…
"— Денегъ твоихъ, батюшка, теперь мн уже не надо, — говорю: — дорого яичко къ Христову дню».
— Умно и красно, похвалила Анна Іоанновна разсказчика. — Могъ–бы ты, Емельянычъ, и мн тоже иной разъ умнымъ словомъ промолвиться.
— Молвилъ–бы я, матушка, словечко, да волкъ недалеко, отвчалъ Балакиревъ, косясь исподлобья на супругу временщика.
Сама герцогиня Бенигна, плохо понимавшая по–русски, видимо, не поняла намека. Царица же сдвинула брови и пробормотала:
— Экая жарища… Квасу!
— Эй, Квасникъ! не слышишь, что–ли? — крикнуло нсколько голосовъ старичку въ дурацкомъ колпак, сидвшему въ отдаленномъ углу въ корзин.
Въ отвтъ тотъ закудахталъ по–куриному.
Былъ то отпрыскъ стариннаго княжескаго рода, разжалованный въ шуты (какъ уже раньше упомянуто) за ренегатство. Главная его обязанность состояла въ томъ, чтобы подавать цариц квасъ, за что ему и было присвоено прозвище «Квасникъ». Въ остальное время онъ долженъ былъ сидть «насдкой» въ своемъ «лукошк» и высиживать подложенный подъ него десятокъ куриныхъ яицъ.
Не усплъ, однако, князь–Квасникъ выбраться изъ своего лукошка, какъ Педрилло, подскочивъ, опрокинулъ лукошко и покатилъ его, вмст съ «насдкой», по полу. Тутъ подоспли и другіе потшники, стали, смясь, валить другъ дружку въ одну кучу, а еще другіе взялись за музыкальные инструменты: трубу, тромбонъ, бубенъ, — и комната огласилась такимъ человческимъ гамомъ и музыкальной какофоніей, что хоть святыхъ вонъ выноси. Мало того: царицына левретка Цытринька не хотла, видно, также отстать отъ другихъ и разлаялась во все свое собачье горло.
И вдругъ все кругомъ разомъ смолкло, застыла въ воздух передъ громовымъ, какъ–бы магическимъ возгласомъ:
— Неrrgottssapperment!
На порог стоялъ грознымъ истуканомъ герцогъ Биронъ, одинъ лишь изъ всхъ царедворцевъ пользовавшійся привилегіей входить къ императриц безъ предварительнаго доклада.
— Здравствуйте, любезный герцогъ, — привтствовала его Анна Іоанновна. — Вы ко мн, я вижу, по длу?
Она указала глазами на какую–то бумагу въ его рук.
Биронъ обвелъ всхъ присутствующихъ суровымъ взглядомъ и произнесъ, не обращаясь ни къ кому въ отдльности:
— Чернилъ и перо!
Мигомъ появилось и то, и другое.
— Господинъ Волынскій просилъ меня подать это къ аппробаціи вашего величества, продолжалъ по–нмецки герцогъ и началъ было излагать обстоятельства дла.
Но императрица перебила его на полуфраз:
— Да вы сами–то прочитали бумагу?
— Прочиталъ, и признаю предлагаемую мру дйствительно полезною.
— Да? больше мн ничего не нужно.
И на положенной герцогомъ на подоконникъ бумаг послдовала требуемая Высочайшая «аппробація».