Битва королей (Лед и Пламя - 1)
Шрифт:
Тирион видел эту Марей пару раз - бледная, сдержанная, деликатная. Зеленые глаза, фарфоровая кожа, длинные, прямые, серебристые волосы - очень красивая, но уж слишком серьезная.
– Мне будет жаль, если бедное дитя проиграет из-за меня.
– Ну так пойдите с ней в следующий раз.
– Может, и пойду.
– Я вам не верю, милорд, - улыбнулась Алаяйя. "Да, она права. Пусть Шая всего лишь шлюха, я верен ей по-своему".
В башенке он, открыв шкаф, с любопытством взглянул на Алаяйю.
– А что ты делаешь, пока меня нет?
Она потянулась всем телом,
– Сплю. У меня стало куда больше отдыха, когда вы начали ходить к нам, милорд. Марей учит нас читать - может быть, скоро я смогу коротать время с книгой.
– Сон - это хорошо. А книги еще лучше.– Тирион чмокнул ее в щеку и спустился в подземный ход.
Выехав из конюшни на своем лысом мерине, он услышал плывущие над крышами звуки музыки. Приятно было, что люди еще способны петь посреди всей этой бойни и голода. Знакомые ноты напомнили ему Тишу - так она пела ему полжизни назад.
Он остановился послушать. Мотив был не тот, а слов за дальностью он не разбирал. Нет, это другая песня - оно и понятно. Его милая Тиша лгала ему с начала и до конца - она была обыкновенная шлюха, нанятая его братом Джейме, чтобы сделать Тириона мужчиной.
"Теперь я освободился от нее, - думал он.– Полжизни она преследовала меня, но теперь я не нуждаюсь в ней больше - точно так же, как в Алаяйе, Даней, Марей и всех прочих, с которыми переспал за эти годы. Теперь у меня есть Шая. Шая".
Ворота ее дома были наглухо заперты. Тирион стучал, пока в них не открылся резной бронзовый глаз.
– Это я.– Человек, впустивший его, был одной из лучших находок Вариса браавосский головорез с заячьей губой и бельмом на глазу. Тирион не желал, чтобы Шаю охраняли красивые молодые парни. "Подбери мне старых, безобразных, изуродованных, а всего лучше страдающих бессилием, - сказал он евнуху. Таких, что предпочитают мальчиков - или овец, если на то пошло". Любителей овец Варис не нашел, зато сыскал евнуха-душителя и пару дурно пахнущих ибенессцев, любивших свои топоры не меньше, чем друг друга. Остальные, один другого страшнее, могли бы украсить любую тюрьму. Когда Варис провел их перед ним, Тирион испугался даже, не слишком ли далеко он зашел, но Шая не произнесла ни слова жалобы. Да и с чего бы? "На меня-то она не жалуется, а я страшнее всех ее стражников, вместе взятых. Может, она уже и не замечает чужого уродства".
Но он и теперь предпочел бы, чтобы Шаю охраняли его горцы - Черноухие Чиллы или Лунные Братья. Он полагался на их железную преданность и чувство чести больше, чем на корыстных наемников. Однако риск был слишком велик. Вся Королевская Гавань знала, что дикари служат ему. Если он пошлет сюда Черноухих, весь город рано или поздно узнает, что десница короля содержит наложницу.
Один из ибенессцев принял у него коня.
– Ты уже разбудил ее?– спросил Тирион.
– Нет, милорд.
– Хорошо.
Очаг в спальне прогорел до углей, но тепло еще держалось. Шая, сбросив во сне одеяло и простыни, лежала на перине нагая, и тусклый свет очага обрисовывал мягкие округлости ее молодого тела. Тирион стоял в дверях и упивался ее видом. "Она моложе Марей, милее Даней, красивее Алаяйи - она все, что мне нужно, и больше того. Как может шлюха казаться такой чистой и невинной?"
Он не хотел ее беспокоить, но один ее вид привел его в полную готовность. Он сбросил одежду на пол, забрался в постель, тихонько раздвинул ей ноги и поцеловал ее там. Шая пробормотала что-то во сне. Он поцеловал еще раз и стал лизать ее тайную сладость, пока его борода и ее лоно не увлажнились. Она тихо застонала и вздрогнула - тогда он лег сверху, вошел в нее и почти сразу взорвался.
Она открыла глаза и с улыбкой погладила его по голове.
– Какой сладкий сон мне приснился, милорд. Тирион куснул ее маленький твердый сосок и положил голову ей на плечо. Он не ушел из нее - он хотел бы никогда из нее не уходить.
– Это не сон, - сказал он. "Да, это не сон, а действительность - война, интриги, вся эта большая кровавая игра, - и в середине я, карлик, чудовище, презираемый и осмеиваемый, но крепко забравший в руки власть, город и эту женщину. Именно для этого я был создан - и мне это нравится, да простят меня боги.
А ее я люблю. Люблю".
АРЬЯ
Если Харрен Черный и дал своим башням какие-то имена, то они давно забылись. Теперь они назывались башня Страха, Вдовья башня, башня Плача, башня Призраков и Королевский Костер. Арья спала теперь и бездонных подвалах башни Плача, в маленькой нише, на соломе. У неё всегда было вдоволь воды, чтобы помыться, и мыла тоже. Работа была тяжелая, но не тяжелее целодневных пеших переходов. Ласке не приходилось каждый день искать себе жуков и червяков, как Арри, - ей давали хлеб и ячменную похлебку с морковкой и репой, а раз в две недели и кусочек мяса.
Пирожок устроился еще лучше - на своем исконном месте, на кухне, в круглом каменном строении под куполом, которое было в замке обособленным мирком. Виз и его подчиненные ели в подвале, за поставленным на козлы столом, но иногда Арью посылали за едой на кухню, и ей удавалось переговорить с Пирожком. Он никак не мог запомнить, что она теперь Ласка, и продолжал звать ее Арри, хотя и знал, что она девочка. Однажды он попытался сунуть ей еще горячее яблочное пирожное, но сделал это так неловко, что двое поваров заметили, отняли лакомство и побили его деревянной поварешкой.
Джендри отправили в кузницу, и Арья виделась с ним редко. Тех, с кем она работала, ей даже по именам не хотелось знать - так легче, если кто-нибудь из них умирает. Почти все они были старше ее и не стремились завязать с ней дружбу.
Харренхолл был огромен, но сильно разрушен. Прежде замком владела леди Уэнт, как знаменосец дома Талли, но она пользовалась только нижними этажами двух из пяти башен, а все остальное пришло в запустение. После ее бегства небольшое количество слуг, оставленных ею, никак не могло соответствовать нуждам всех лордов, рыцарей и знатных пленников, которых привез с собой лорд Тайвин, поэтому Ланнистеры в своих набегах добывали не только провизию, но и рабочую силу. Поговаривали, что лорд Тайвин хочет восстановить Харренхолл во всем его былом великолепии и сделать его своим поместьем после окончания войны.