Битва королей (Лед и Пламя - 1)

Джордж Мартин

Шая ногой распахнула дверь. Сквозь мутные стекла узкого окошка была видна Великая Септа Бейелора, венчающая холм Висеньи, но Тириона отвлекло другое зрелище. Шая, нагнувшись, взялась за подол своего платья, стянула его через голову и швырнула в сторону. Белья она не признавала.

– Ты не будешь знать отдыха, - сказала она, стоя перед ним, розовая и прелестная, с рукой на бедре.
– Будешь думать обо мне всякий раз, когда ляжешь в постель. Между ног у тебя отвердеет, а помочь будет некому, и ты ни за что не уснешь, если только...
– На лице Шаи появилась вредная ухмылочка, которую Тирион так любил.
– Не потому ли эта башня

называется башней Десницы, а, милорд?

– Замолчи и поцелуй меня, - приказал он. Он почувствовал вино на ее губах, и ее маленькие твердые груди, пока она развязывала его бриджи.

– Мой лев, - прошептала она, когда он прервал поцелуй, чтобы раздеться. Мой сладкий лорд, мой гигант Ланнистер.
– Тирион толкнул ее на кровать. Когда он вошел в нее и ее ногти впились Тириону в спину, она закричала так, что Бейелор Благословенный, должно быть, проснулся в своей гробнице. Никогда еще боль не приносила ему такого удовольствия.

"Дурак, - подумал он потом, когда они лежали на провисшем тюфяке среди скомканных простыней.
– Неужто жизнь ничему тебя не научила, карлик? Она шлюха, будь ты проклят, и любит твои деньги, а не твои мужские достоинства. Вспомни Тишу!" Но когда его пальцы коснулись ее соска, тот отвердел, и он увидел у нее на груди след своего страстного укуса.

– Что ты будешь делать теперь, когда стал десницей короля, милорд? спросила она, когда он взял в ладонь этот теплый славный холмик.

– То, чего Серсея не ожидает, - произнес Тирион, наклоняя голову к ее стройной шейке.
– Вершить правосудие.

БРАН

Бран предпочитал твердый камень подоконника мягкой перине и одеялам. В постели стены потолок давили на него, в постели комната была его камерой, а Винтерфелл - тюрьмой. Широкий мир за окном манил его к себе.

Он не мог ни ходить, ни лазать, ни охотиться, ни сражаться деревянным мечом, как раньше, - но смотреть он мог. Он любил смотреть, как в Винтерфелле загораются огни, когда за ромбами окон башен и зданий зажигают свечи и растапливают камины, любил слушать, как поют на звезды люто волки.

Последнее время волки часто снились ему. "Они говорят со мной, как с братом", - думал он, когда они поднимали вой. Он почти что понимал их... не то чтобы по-настоящему, но почти... точно они пели на языке, который он знал когда-то, а потом забыл. Пусть Уолдеры боятся, а в Старках течет волчья кровь. Так сказала ему старая Нэн, добавив: "Только в одних она сильнее, чем в других".

Долгий, печальный вой Лета был полон горя и тоски, Лохматый Песик был более свирепым. Их голоса разносились эхом по дворам и залам, пока весь замок не начинал гудеть, и тогда казалось, что в Винтерфелле целая стая волков, а не двое... Двое, а раньше было шестеро. "Может, они тоже скучают по своим братьям и сестрам?
– думал Бран.
– Может, это они зовут Серого Ветра и Призрака, Нимерию и Леди? Хотят, чтобы они вернулись домой и стая собралась снова?"

"Кто поймет, что на уме у волка?" - сказал сир Родрик Кассель, когда Бран спросил его, почему они воют. Леди-мать Брана назначила сира Родрика кастеляном на время своего отсутствия, и его обязанности не оставляли ему времени на всякие пустяки. "Это они на волю просятся, - заявил Фарлен, мастер над псарней, любивший волков не больше, чем его собаки.
– Им не нравится сидеть взаперти, и винить их в этом нельзя. Дикий зверь должен жить на воле, а не в замке".

"Они хотят поохотиться, - предположил повар

Гейдж, кидая кубики сала в большой котел с похлебкой.
– У волка чутье куда лучше, чем у человека. Уж верно они чуют какую-нибудь дичину",

Мейстер Лювин был другого мнения: "Волки часто воют на луну - а наши воют на комету. Видишь, какая она яркая, Бран? Быть может, они думают, что это луна".

Когда Бран повторил это Оше, она громко рассмеялась. "У твоих волков мозгов побольше, чем у твоего мейстера. Они знают то, что этот серый человек давно забыл". То, как она это сказала, заставило Брана вздрогнуть, а когда он спросил у нее, что означает комета, она ответила: "Кровь и огонь, мальчик, ничего хорошего".

Септона Шейли Бран тоже спросил про комету, когда они вместе разбирали свитки, уцелевшие после пожара в библиотеке. "Это меч, убивающий лето", сказал септон, и когда из Староместа вскоре прилетел белый ворон с известием о начале осени, стало ясно, что он был прав.

Но старая Нэн думала иначе, а она жила на свете дольше, чем любой из них. "Драконы, - сказала она, подняв голову и принюхиваясь. Она почти совсем ослепла и не могла видеть комету, но уверяла, что чует ее.
– Это драконы, мальчик". Нэн никогда не величала его принцем.

Ходор сказал только "Ходор" - больше ничего он говорить не умел.

А волки все выли и выли. Часовые на стене ругались, собаки в конурах лаяли как оголтелые, кони в стойлах брыкались, Уолдеры у огня тряслись, и даже мейстер Лювин жаловался, что не может спать по ночам. Только Бран ничего не имел против. Сир Родрик приговорил волков к заточению в богороще после того, как Лохматый Песик укусил Уолдера Малого, но камни Винтерфелла проделывали со звуком странные вещи, и порой Брану казалось, что волки здесь, во дворе, у него под окном. А в другие разы он мог поклясться, что они бегают по крепостной стене, как часовые. Он жалел, что не может их видеть.

Зато комету, висящую над караульной и Часовой башней, он видел отлично. Чуть дальше стояла Первая Твердыня, круглая и приземистая, и ее горгульи чернели на фоне пурпурного зарева. Раньше Бран знал там каждый камень и внутри, и снаружи; он облазил все эти строения, взбираясь по стенам с такой же легкостью, как другие мальчики по лестнице. Их кровли были его тайными убежищами, а вороны на верхушке разрушенной башни - его закадычными друзьями.

А потом он упал.

Бран этого не помнил, но все говорили, что он упал, - значит это скорее всего правда. Он чуть не умер тогда. Теперь, когда он видел обветшавших от непогоды горгулий на Первой Твердыне, где с ним это случилось, что-то сжималось у него в животе. Больше он не мог ни лазать, ни бегать, ни ходить, ни биться на мечах, и былые его мечты о рыцарстве приобрели прокисший вкус.

Лето выл в тот день, когда упал Бран, и долго после, когда он лежал переломанный в постели, - об этом сказал брату Робб, уходя на войну. Лето скорбел о нем, а Лохматый Песик и Серый Ветер разделяли его горе. И в ту ночь, когда ворон принес весть о смерти отца, волки тоже узнали это. Бран был с Риконом в башне мейстера, и они говорили о Детях Леса, когда Лето и Лохматый Песик заглушили речь Лювина своим воем.

Кого они оплакивают теперь? Может быть, враги убили Короля Севера, который прежде был его братом Роббом? Или его сводный брат, бастард Джон Сноу, упал со Стены? А может, умерла мать или кто-то из сестер? Или дело в чем-то другом, как думают мейстер, септон и старая Нэн?