Битва пророков
Шрифт:
Черкасы молчали. Каган резюмировал:
– Пусть никто не скажет, что мы не позволили оправдаться обвиняемым! Русы, ваше ли это отмщение или мое?
– Наше! Наше! – ответили русы.
Каган попросил принести воды. Перед глазами черкасов он умыл руки.
– Кровь черкасов да будет платой за кровь русов, во имя прекращения распри! Да свершится правосудие!
После этих слов на берег принесли сотню приготовленных заранее крестов и разложили их четырьмя рядами. Перед каждым вырыли яму. Потом несколько групп палачей стали подводить к крестам черкасов и заваливать их на спину. Одни по два-три человека садились им на каждую руку и ногу, другие приколачивали их к кресту. Потом крест вместе с распятым
Довольно скоро берег покрылся сотней без одного крестов, как будто лесом. Черкасы вначале хором кричали, проклинали, молились, стонали, извивались какое-то время, но вскоре силы покинули их, и они затихли, страдая молча. Лишь изредка то там, то здесь раздавался вопль или стон.
Русам опять привезли много бочек вина, чтобы они достойно похоронили покойников. Каган еще раз выразил соболезнования и надежду, что, видя такой суд, русы еще больше утвердятся в искренности его отношения к ним. И пусть ничто не разрушит их дружбу во век! Он объявил, что, кроме этого, сегодня по всему войску будут выявлены все христиане, которые должны будут выбрать смерть или отказ от креста, чтобы подобное преступление больше никогда не повторилось!
Русам было все равно. Они плохо отличали христиан от мусульман и иудеев. Для них все казались совершенно одинаковыми. На вопросы о Боге и их вере все говорили, что верят в Бога единого, Творца всего сущего. Как при этом они умудрялись друг с другом враждовать на почве веры – было загадкой. Все эти верования были для русов новыми, приносными, не древними, не исконными. Они знали, что в больших городах, таких как Новгород и Киев, молодежь стала увлекаться этими новыми веяниями. Богатая молодежь всегда чудит от сытости. Старики ворчали на эту новую заразу. Но в целом все русы относились безразлично к верованиям других и даже не вникали в их суть. Просто они знали, что у каждого народа свои боги. Это было естественно и понятно. Единственное, что с сегодняшнего дня крепко усвоили русы, это то, что христиане убили их сородичей, а остальные в этом невиновны. Христиан же можно отличить от других хазар по тому, что все они носят на груди изображение жесточайшей казни – распятие. Эта казнь – самое святое, что у них есть. Вера действительно страшная, нечеловеческая. Это даже не ведьмовство волкодлачье, не якшанье с упырями и кикиморами. Это что-то запредельное, не поддающееся пониманию нормального человека любой веры! Тут не нужно русам ничего объяснять и доказывать. Они и сами понимают, что люди, почитающие распятие, не могут быть хорошими людьми. Как сказал Каган: почитающий распятие – да будет распят!
На берегу шумела очередная тризна. Бочки и кувшины не успевали подносить. Разговоры велись в основном про христиан, еще стонавших на крестах. В них кидали кости, плевали, смеялись, крича: «Лучше бы вы верили в брагу, а не в распятие. Веселились бы сейчас с нами, а не висели на крестах!»
Тризна при свете костров продолжалась до глубокой ночи. Во всем хазарском войске казнили христиан. Их связывали, грузили на корабли и топили в мешках, чтобы не возиться потом с трупами. По пути на середину Волги их призывали отречься от Христа. Многие возвращались свободными.
Беловский с Венеславой наблюдали это все со стороны, сидя на одном из кораблей, наполовину вытащенном на берег. Венеслава была неравнодушной девушкой. Он помнил, как она потеряла сознание во время казни Тимофея. И сейчас она, боясь посмотреть на кресты, уткнувшись лицом в руку Михаила, тихо плакала. Весь день он рассказывал ей про Христа, про действительный смысл Распятия. Пересказывал Евангельскую историю. Венеслава живо переживала, спрашивала. Ей было непонятно многое. Например – почему апостолы не отбили Иисуса у римлян. Почему даже не попытались? Неужели смерть в бою за Бога их так страшила? Она искренне недоумевала на них. Это был позор, достойный, с ее точки зрения, самого страшного наказания. Она предположила, что если бы Христос пришел на Русь, а не к евреям и апостолы были бы русами, то они бы не позволили Его распять. В крайнем случае, полегли бы все до одного у его ног, защищая до последней капли крови своего учителя!
Над Волгой встала луна. Русы успокоились и уснули. Невероятно, но на крестах еще были живые. Иногда в воцарившейся тишине от них еще доносились тихие стоны или частое, хриплое дыхание.
Вдруг Мишке показалось, что его кто-то позвал по имени. Он насторожился, сказал всхлипывающей Венеславе:
– Тихо! Ты ничего не слышала?
Венеслава замолчала, приподняла голову и тоже прислушалась. Где-то далеко брехала собака, иногда ржали кони. В Волге время от времени плескалась крупная рыба, разбивая волнами зеркальное отражение луны. На фоне звездного неба зловеще торчали силуэты крестов с острыми, выпирающими коленями черкасов.
Прислушиваясь, они отчетливо услышали, как кто-то со стороны крестов тихо стонет:
– Михаи-и-ил!
Через некоторое время послышалось опять:
– Михаи-и-ил!
Беловский с Венеславой привстали.
– Михаи-и-ил! – простонал голос опять.
Мишка сошел на берег, прислушиваясь к голосу.
– Михаи-и-ил!
Осторожно ступая по песку, он пошел на голос. Венеслава вцепилась в его руку.
– Не ходи, мне страшно!
– Кто-то меня зовет. Ты слышишь?
– Слышу, но мне страшно!
– Оставайся здесь, я один схожу.
– Нет! Нет! Я не смогу! Одной мне еще страшней!
– Ничего не бойся. Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.
– Нет, не оставляй меня одну, – вцепившись похолодевшими пальцами в его запястье, шептала Венеслава, – это русалки тебя зовут. Не ходи!
– Нет, я пойду. Ничего не бойся. Это не русалки!
– Я не отпущу тебя! Ты не знаешь, русалки по ночам зазывают разными голосами молодцев, чтобы утопить и выпить горячую кровь. Им всегда холодно в воде. Они кровью согреваются!
– Сказки это все! Жди меня тут!
– Нет, я пойду с тобой! Мне страшно…
– Ну, пойдем вместе. Только не смотри на них.
– На кого, а? На кого не смотреть? Кто там? – дрожала она.
– На покойников не смотри. Смотри в ноги, поняла?
– Ага… Поняла… Не буду смотреть. Ты только меня не отпускай! Не отпускай меня, ладно?
– Ладно, ладно! Отпустишь тебя! Вцепилась как щука! Пойдем, только тихо! Хазары заметят – несдобровать нам!
Они осторожно, с остановками стали красться к крестам. Голос продолжал уныло звать:
– Михаи-и-ил…
Кресты стояли четырьмя рядами на расстоянии шести-семи шагов друг от друга. Резко пахло вытекшими из тел испражнениями, кровью и еще чем-то. Каким-то смертельным ужасом, холодным, обильным потом страха. Венеслава, дрожа всем телом, уткнувшись лицом в Михаила, брела, спотыкаясь в полуобморочном состоянии.
– Под ноги смотри!
Но она была не в состоянии оторвать лицо от него. Беловский это понял и прижал ее к себе. Они медленно проходили между крестов, ища голос. Стояла абсолютная тишина, лишь изредка кто-то еле слышно шевелился или вздыхал. Ему вспомнилось, что подобное ощущение было у него в ночной полевой казарме, где, вымотавшиеся за день, мертвым сном спали две сотни человек. В душной тишине помещения иногда кто-то поворачивался, чмокал или сопел. Вот и тут все как будто спят и изредка шевелятся во сне.