Битва в пути
Шрифт:
Освеженный, ободренный спустился он в цех. Ему предстояла еще одна задача — стать образцовым сменным инженером.
Это оказалось труднее, чем он предполагал.
Слабость вспомогательных служб, о которой он знал и раньше, теперь всей тяжестью легла на его плечи, выпачканные машинным маслом и копотью. Когда в разгаре работы останавливались станки и конвейеры и механики на многие часы затягивали ремонт, он сам вместе с ними лез под пол или под стайки, корчась, чувствуя, как грязный пот течет по лицу, и свирепо ругаясь. Но если ему удавалось отремонтировать
Катя тупела от недоумения, когда ее муж, низвергнутый и опозоренный, появлялся с довольным лицом и сообщал об отремонтированном станке как о значительном событии. Он зарабатывал меньше, чем когда-либо. Он не брал никаких сверхурочных и дополнительных работ, потому что все свободное время проводил в экспериментальном цехе.
Работы над испытанием противовесов были негласно прекращены Вальганом.
— Я не возражаю, пусть работают в свободное время, — говорил директор и загружал инженеров-экспериментаторов так, что у них не оставалось свободной минуты.
Дело осложнялось тем, что вечерами и ночами был занят Бахирев, а днем чаще всего были заняты испытательные стенды. Ему приходилось дожидаться часами, а зачастую самому и подготовлять многочасовые испытания, и вести их, и записывать результаты. Он проводил на заводе дни и ночи и приносил домой шестьсот рублей в месяц.
— Митя, невозможно прожить впятером на шестьсот рублей, — говорила Катя.
— Придется, пока я не окончу испытаний. — У нас нет мяса.
— Свари кашу.
— Нету молока.
— Нет, уж на молоко-то я зарабатываю, — пробовал он отшутиться.
— Но нет также масла!
— Нехай будет маргарин!
Он не воспринимал ее паники, и. Катя металась в одиночестве. Работать она не могла: у нее не было ни специальности, ни способностей, ни физических сил — ничего, что бы помогло получить место с хорошим заработком. Она отпустила домашнюю работницу и была бессильна справиться и с хозяйством и с детьми, которые ходили в разные школы, в разное время, всегда торопились, всегда ссорились и всегда были заняты неотложными делами.
— Митя, я не могу с ними, — жаловалась она мужу. Обычно он пытался терпеливо успокоить ее, но однажды, сорвавшись, сказал с горечью:
— А что ты можешь? Что ты вообще можешь, Катя? — Он помолчал. — Потерпи два-три месяца. Вот только кончим испытания, и все мало-помалу станет на свои места.
Но она не могла успокоиться. Оба они чувствовали, что она сама держит испытание и не выдерживает его.
А его по-прежнему тянуло к Тине, к ее веселому холодку и к тому забвению, которое он находил в минуты близости.
— Рассказывай: что ты делал? — спрашивала она.
— Лежал под станком. Черт бы побрал этого бывшего главного инженера! Год протирал штаны на заводе и не смог наладить ремонтных служб.
Тина смеялась:
— Вот поработаешь полгода сменным, тогда из тебя получится настоящий главный.
— Пожалуй, что и так, — соглашался он. — Бились, бились сегодня с балансировочным станком. Наладили. Такое удовольствие, ты и не представляешь! Все-таки лучше всего быть рабочим. Свои руки, своя голова, свой станок, и сам в ответе за свое дело. Одно слово — рабочий класс!
— Когда ты обедал, «рабочий класс»?
Он был голоден, но не сознавался; он не мог есть пироги, которые она ему приносила, потому что в эти дни забыли о пирогах его дети.
Особым способом она быстро оттирала пятна на его рубашке. Он любил людей-умельцев и спрашивал ее:
— Скажи мне, Тина, почему ты все умеешь? Вот и пятно вывела в две минуты, и пироги у тебя какие-то особые на вид.
— Глупый, что тут мудреного?
Но он уже не слушал ее объяснений. Чем труднее ему приходилось, тем острее становилась его потребность в счастье и в том, что олицетворяло для него счастье, — в Тине.
Допылал необычный сентябрь. Оттого, что солнечные дни все время перемежались с дождями, деревья в этом году умирали царственно. Они золотились и покрывались багрянцем, не теряя листьев. Золотые березы были по-весеннему густолиственны и полношумны. Листья вишенника алели ярче ягод, и ни один листок не упал а веток. Дубы стояли, словно целиком вырезанные из красной меди. Только нежные клены роняли листья, и казалось, что роняют они их не по законам отцветания, а просто для украшения земли.
— Какое время! — удивилась Тина. — Свежесть весны и многокрасочность осени!
Наконец грянули первые заморозки, и два дня стояла золотая метель.
Елки, что скромно прятались в роскоши лиственных деревьев, теперь выступили вперед и протянули ветки, подставили их под осыпь, приняли и поддерживали последний наряд берез. Ветер сдул листья и с елок. Совсем недавно листья были бесшумны, легки и летучи. Теперь стали шуршать и скрестись о землю, словно прося убежища, и с каждым днем все больше темнели, все сильнее ежились от холода и, как зверьки, все круче выгибали спинки с выпирающей тонкой хребтиной.
На земле стало сурово и студено, но по утрам выпадал иней, будто чья-то радельная рука присолила впрок твердую землю, чтоб не портилась она, чтоб в глубине сохранила свою ядреную силу до новой весны.
С осени количество летающих противовесов начало резко уменьшаться, но побоище у транспортных ворот жило в памяти Бахирева.
— Тракторы встали на ремонт. С началом новой посевной противовесы опять полетят, — упрямо твердил Ба-хирев на очередном совещании у Вальгана.
— Не в этом суть, — отмахивался Вальган. — Тысячи тракторов работают и будут работать всю зиму. Те противовесы, что были обречены на срыв нарушением техпологий, уже сорвались. А те, что делаются по нормализованной технологии, с противоусталостной резьбой, срываться не будут. Тогда наконец и вы убедитесь, чего стоило ваше требование остановить производство.