Битва в пути
Шрифт:
Она плакала и в то же время деловито подбирала обильные слезы, уберегая от них соль и яйца.
«Что тут еще за горькая душа?» — подумал он и спросил:
— Ты чего?
Она подняла голову. Лицо у нее было курносенькое, с широко распахнутыми глазенками, похожими на те полукруглые окна, что делают в мезонинах.
— Кто тебя обидел?
— Да стержни же! — сказала девчонка, всхлипывая, и хлопнула слипшимися ресницами.
— Что стержни? — допытывался он.
— Да разваливаются же!.. — с отчаянием, сквозь слезы ответила она.
Бахирев вспомнил карикатуру, висевшую на стенде, и уловил отдаленное сходство с лицом девушки. Так это была она, виновница вчерашнего брака!
— Когда разваливаются? — спросил он, желая уточнить это обстоятельство.
— Всегда! — с силой и отчаянием сказала девчонка. — Всегда разваливаются! — И все лицо ее сразу взмокло.
Теперь казалось, что слезы капают отовсюду — из глаз, с носа, с подбородка, со щек.
— Веерный душ! — невольно улыбнулся он. — Ну, подберись! Отчего они у тебя разваливаются?
— Вредные очень потому что… — плакала девчонка.
— Кто тебя учил?
— Да Люда же! Да разве она учила? «Стой, говорит, рядом да гляди…» Я стою!.. Я гляжу!.. Разве за ней углядишь?! Руки-то у нее снуют, ровно стрижи… а там этой одной арматуры миллион.
— Ты мастеру говорила?
— Нет…
— Почему?
Она помолчала, потом ответила односложно:
— Боюся..
— Чего же ты боишься?
— А он меня брать не хотел, — внезапно успокаиваясь, сердито сказала девчонка. — «У меня, говорит, стержневая, а не детский сад..» А разве я детский сад?! Я в колхозе в звеньевых ходила с пятого класса, в школьной бригаде.
— А теперь плачешь? Вот и выходит, что детский сад! Как тебя зовут?
— Дашей…
— Ну, Даша, кончай душ Шарко, пойдем за мной… Девчонка не совсем поняла его слова, она не знала, кто он, не знала, куда он собирается ее вести, но по тону безошибочно определила, что ей желают добра, деловито высморкалась, хлопотливо вытерла слезы, быстро собрала в узелок яйца, соль, хлеб и бодро пошла. Постепенно ею овладели сомнения, она замедлила шаги и тронула Бахирева за рукав.
— Послушайте… А как он на вас закричит, то вы не забоитесь?
— Авось не забоюсь… — улыбнулся Дмитрий.
— А я так боюсь до ужасти!.. — созналась Даша. — На Василь Васильиче завод стоит! Для всего завода самый что ни на есть главный наш чугунолитейный цех, А наша стержневая — для всей чугунки стержень. И вся стержневая держится на Василь Васильиче! Как он выходной — так программа летит.
Он улыбнулся и подумал: «Девчонка-несмышленка, а глядит в корень!»
— Про это даже Дуська говорила… — продолжала Даша. — Он на нее не кричит. А на меня кричит. Такое у него обо мне мнение… А на меня как закричат, так я хуже все позабываю.
Пока они бродили в поисках, девушка говорила не переставая, но едва мастер мелькнул за печами, мгновенно умолкла на полуслове.
Не только спецовка, но даже седые, пышные, холеные усы Василия Васильевича — его гордость и украшение — потемнели от копоти. Он смотрел на Бахирева, видимо, досадуя на внезапную помеху.
— Как обучали девушку? — спросил Бахирев.
— Как обыкновенно, — буркнул мастер. — Две недели обучалась. К лучшей стерженщице ставили.
— Да не обучала она меня, — набралась смелости Даша, — «Стой, говорит, да гляди!»
— Сколько заводов видел, а такого обучения не видел! Надо вам лично проследить за обучением. Этот брак не на ее, а на вашей ответственности!
Усы Василия Васильевича дрогнули от негодования,
— На моей ответственности! — горько повторил он. — Да разве у нее у одной брак?! Какой земледелка состав подает? Это на чьей будет ответственности?! Вы подите да поглядите!
— Пойдем…
По пути они столкнулись с начальником чугунолитейного Щербаковым.
— Попрошу пройти со мной к земледельному, — сказал Бахирев.
Щербаков, широкоплечий человек с младенческими глазами на одутловатом лице, покорно пошел за ним.
В углу, отведенном для земледелки, облаком стояла едкая пыль. Медленно вращались лопасти, вздрагивали бункера, и с ног до головы перепачканные женщины на глазок засыпали песок, глину, добавляли воду.
Подойдя к земледелке, Василий Васильевич старательно вытер платком усы, и теперь они решительно торчали, знаменуя боевую готовность мастера.
— Что у вас тут с составом? — ринулся он на маленького, сердитого и всегда с ног до головы закопченного Кузькина.
— Завезли с карьера крупнозернистый песок, — не глядя, ответил Кузькин.
— Вот, — посетовал Щербаков. — Докладывал я директору. Качество спрашивают, а песок дают некачественный.
— Эх, Леонид Леонидыч, и зачем вы всякому слову верите?! — яростно вступил в бой Василий Васильевич. — Да у них только один вагон такого песка, а брак все время! Ничего же не дозируют! Болтушку на худой свиноферме и то делают лучше. А вы, Леонид Леонидыч, всему как есть верите, — горько упрекнул он Щербакова. — Уж (такой вы доверчивый, такой доверчивый! Это же просто беда, какой вы доверчивый!.. Сколько ты льешь, Ольга Степановна? Как ты льешь? — повернулся он к худой старой женщине.
— Как семь лет лила, так и восьмой лью, — вяло ответила она.
Под глазами у нее лежали мертвенно-синие тени. Верхних зубов не было, и губа запала. Бахирев взглянул ей в глаза и встретил тусклый и ко всему безразличный взгляд. Эта старая женщина с пустыми глазами стояла у истоков техпроцесса. Сколько остановок большого конвейера зарождалось в этих ладонях с омозоленной и неотмывающейся кожей? Знает ли она об этом?
— Век атома, а песок и глина держат завод. Вот так и работаем! — со вздохом сказал Щербаков.