Битва за Берлин последнего штрафного батальона
Шрифт:
– Молодец, капитан! – отрываясь от автомата, прокричал Максим.
– Да, я суров, – как-то странно покосился на него Рывкун. – А еще я зол и раздражен.
Третья машина въехала на бетонную «рубашку»… и встала. Заглох мотор. Прошло несколько мгновений – ничего не происходило. Танк не двигался, орудие не стреляло.
– Бензин закончился! – захохотал кто-то прозревший. – Мужики, да у фрицев совсем хреновы дела! Бензина нет, боеприпасов нет, люди наперечет… Да неужели дадим им прорваться?!
Но пехотинцы упорно лезли вперед. Близость цели поднимала их боевой дух. Одни залегали на косогоре, подтаскивали пулеметы, прикрывая штурмующих. Остальные бежали
– Не отходить! – взывал из последних сил замполит Кузин. – Ни шагу назад! Окопы не покидать! Никаких контратак! Огонь по врагу из всех стволов!
Творилось непредставимое. Стреляло все, что могло стрелять. Выжившие артиллеристы, не желающие сидеть без дела (в слепой зоне особо не постреляешь), подтаскивали уцелевшие орудия к берегу канала, устанавливали их под плотным огнем противника, били в упор. Никто из бойцов штрафного батальона не покинул траншею. Боеприпасов пока хватало, выдержки – тоже.
Но немцы шли под проливным огнем. Передовые шеренги уже переправились на западный берег, с воплями бросились вперед, падали, не добегая нескольких метров до окопов. Эти считаные метры превратились для них в каменную скалу. Валились убитые, вопили луженые глотки, безостановочно строчили пулеметы. Максим уже не различал лиц врагов – все они слились в одно – усредненное, обезличенное мировое зло, которое нужно убивать, рвать зубами, голыми руками…
На позиции третьей роты прорвались лишь несколько человек, остальных отсекли огнем и уничтожили. Этих нескольких немцев встретили с распростертыми объятиями – бойцы истосковались по хорошей рукопашной. Взмыли саперные лопатки, и за несколько секунд тела эсэсовцев превратились в требуху. С лопатки Максима стекала кровь, его шатало, донимала нестерпимая жажда, он плохо соображал, но почему-то с каждой минутой все крепче верил в то, что сегодня его не убьют…
– Держаться, товарищи офицеры, держаться! – разносился над полем брани дрожащий вопль замполита.
– Как только ситуация напоминает критическую, так сразу «товарищи офицеры»… – ухмылялся запыхавшийся в рукопашной Борька. – А как все в порядке, так «товарищи солдаты».
Держалась третья штрафная рота, вынуждая остатки пехоты отступать к воде и снова переходить канал – убежали, впрочем, немногие. Держалась вторая рота, усиленная дополнительными пулеметами. Лишь на левом фланге, где первая рота понесла большие потери, озверевшим эсэсовцам удалось достичь траншеи, и вспыхнула яростная потасовка. Фашисты наседали, штрафников становилось все меньше, но дрались они, как берсеркеры.
– Артиллерия, стреляйте по нам! – вопили солдаты. – Чего вы смотрите, стреляйте!
– Пчелкин, вашу мать, командуйте! – тряс кулаками окровавленный и оборванный замполит Кузин. – Вам особое приглашение требуется?! По трибуналу соскучились?! А ну, немедленно – пушки на прямую наводку!
Пчелкин, раненный в плечо, не мог открыть огонь по своим, кусал губы, решал мучительную дилемму, потом, хрипло выдохнув, махнул рукой: «Разворачивай орудия!»
Позиции первой роты распахало взрывами, а когда развеялась пыль, стало ясно, что даже отступать там некому…
Несколько часов израненный, истекающий кровью батальон вел неравный бой с наседающим противником. Шесть раз эсэсовцы переходили в атаку – и каждый раз откатывались, не выдерживая огня обороняющихся. Повсюду валялись убитые солдаты, дымились коробы подбитых танков. Удушливый дым, «душистые» дизельные ароматы, вонь жженой плоти – было трудно дышать.
После пятой атаки у штрафников начали заканчиваться боеприпасы. Люди спускались к берегу, забирали автоматы и патроны у мертвых эсэсовцев, перебирались на восточный берег, снимали пулеметы с брони подбитых танков…
В два часа пополудни с юго-западного направления подошли танки 8-й бригады 1-й танковой армии Рыбалко – двумя часами ранее они покинули отбитый у немцев район Шветтин и догоняли рвущуюся к Берлину армию. Танкисты полковника Колпакова с ходу вступили в бой и оттеснили измотанных эсэсовцев к болоту, где и задали им качественную трепку. Дивизия СС «30 января» практически прекратила существовать, развалившись на несколько немногочисленных групп. Прорваться на этом участке 9-я армия Буссе не смогла, откатилась в глубь «котла» и теперь предпринимала судорожные попытки вырваться из окружения в западном направлении, что к батальону штрафников уже не имело никакого отношения…
Танки полковника Колпакова выезжали к безымянной высоте у Ригитцканала, танкисты выбирались на броню, с каким-то священным ужасом разглядывали последствия мясорубки и снулые силуэты выживших, блуждающие по перерытым позициям. За пять часов тяжелого боя в батальоне майора Трофимова погибло двести двадцать человек, восемьдесят пять были тяжело ранены и вряд ли могли когда-нибудь вернуться в строй. Погиб комбат, погибли все до единого командиры рот, батальонный оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ, замполиты второй и третьей рот, четверо командиров взводов, санитарка Тамарочка… Троих офицеров отправили в госпиталь в тяжелом состоянии. В строю осталось меньше двухсот солдат, замполит Кузин, лейтенанты Черемушкин и Лодырев. В усиленной батарее старшего лейтенанта Пчелкина уцелело единственное орудие и два снаряда, которые артиллеристы не успели выпустить по врагу. Выжили двенадцать артиллеристов и лично Пчелкин. Раненный во все конечности, он сопротивлялся, когда его укладывали на носилки. Теряющий связь с реальностью, он рвался в бой, был уверен, что и дальше сможет командовать своими солдатами…
Гренадерские полки 32-й добровольческой дивизии СС потеряли в этом бою не меньше полутора тысяч солдат, больше двадцати танков – то есть практически всех, кто мог воевать.
Отупение овладевало людьми, они замыкались в себе, отчуждались. Бродили неприкаянными призраками. Кричали раненые, которых перекладывали на носилки. Погиб Блинов – граната, брошенная длинноруким эсэсовцем, взорвалась у него под ногами, и на то, что осталось от молодого бойца, было больно смотреть. Погиб разжалованный майор Богомолов – пуля пробила ему голову. Дрожал в предсмертных конвульсиях Рывкун. Он не дожил минуты до конца боя; осколки разворотили ему живот, Рывкун пока еще был в сознании и мог говорить, но уже умирал. Максим сидел перед ним на коленях, придерживал голову и смотрел, как кровавая пена сочится меж выбитых зубов Рывкуна. Глаза мужчины блуждали, их затягивала пелена – предвестница смерти. Он уже не видел, кто склонился над ним.