Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
Я смотрел, не зная, что предпринять – то ли оставаться на месте, впереди выстроившихся для торжественной встречи гвардейцев, то ли плюнуть и пойти навстречу. Логически рассудив, что настроение у парня, судя по его виду и походке, весьма подавленное, решил остаться. Надо хотя бы видом бравого воинского строя поднять у него дух, а то вон как приуныл.
Увы, но дружная барабанная дробь и мои молодцеватые команды вызвали у Федора мимолетную слабую улыбку, через секунду слетевшую с его лица. И в ответ на мой четкий громкий доклад он эдак чуть ли не жалобно произнес:
– Здрав буди, княже.
«Княже», – зафиксировал я еще один благоприятный для себя симптом. Одно непонятно: отчего он упорно избегает посмотреть мне в глаза. Ладно, потом разберемся, а пока… И я, повернувшись к своим орлам, бодро рявкнул:
– Государю Феодору Борисовичу ура!
– Ура-а-а! – незамедлительно откликнулись гвардейцы.
С парадами на Красной площади в двадцать первом веке их крик по стройности исполнения, конечно, не сравнить, зато эмоций в нем присутствовало гораздо больше.
На сей раз улыбка Годунова выглядела куда искреннее. Да и исчезла с лица не сразу, задержалась.
– Стража Верных, – прошептал он, умиленно глядя на них.
– Точно, – подтвердил я и, припомнив свои слова, сказанные ему прошлым летом в тот злополучный день, в опочивальне Ксении, когда к нам в дверь уже ломились стрельцы, продолжил, пытаясь процитировать их дословно. – А верные потому и называются верными, что верны до конца! И по первому зову готовы отдать жизнь за своего главного воеводу.
Лишь тут он впервые посмотрел мне в лицо. В глазах его стояли слезы, но он держался, отчаянно кусая губы.
– Как тогда, – прошептал он, очевидно, тоже припомнив события прошлого лета.
– И тогда, и сейчас, и до скончания веку, – отчеканил я.
– Токмо ноне ты у них за главного.
Я вежливо поправил его.
– Ты не прав, государь. Я у них за первого, а главный – ты. Так что и здесь всё сходится….
– Не всё, – горько вздохнул он. – В ту пору супротив меня пара бояр да десяток стрельцов были, а ныне куда хуже….
– Лучше, государь, гораздо лучше, – возразил я. – В ту пору тебя вся страна по глупости своей принимать не хотела. Сегодня же она за твоей спиной стоит. А Русь во веки веков останется непобедимой.
– Твоими бы устами…, – протянул он, но, не договорив, махнул рукой. – Веди, княже.
– А… конь? – опешил я, напомнив: – До твоего терема далече. Три версты без малого, если ты не запамятовал.
– А я в твой. Он-то близехонько, – пояснил Годунов.
Я покосился на сходни, заполненные женщинами во главе с царевной и наияснейшей, направлявшихся к колымагам, и усомнился:
– Тесновато в моем домике Марине Юрьевне с Ксенией Борисовной, не говоря про их девушек.
– А им к тебе ни к чему. Нам с тобой говоря келейная предстоит, а их всех пущай в терем и везут, – он поглядел на сходни и добавил: – И отца Исайю повели туда же отправить. У меня нынче… иной исповедник будет.
Я пожал плечами и, вполголоса бросив Дубцу, чтобы он отправил кареты согласно государева повеления, повел Годунова в свой домик. Его я повелел выстроить, едва приехав в Вардейку, отказавшись жить в годуновском, находившемся далеко от казарм. А зачем рисковать. Разок в нем заночую и бояре сей простой факт подадут Федору с таким вывертом – замучаешься оправдываться. Вид у моего домика был, конечно, еще тот – изба избой, только двухэтажная. Никакого сравнения с теремом, некогда выстроенным для своего сына Борисом Федоровичем. Но коль Федор захотел туда….
Свита послушно поплелась следом. Смешно, но они и тут соблюдали строгие каноны местничества. Во всяком случае, первыми за нами шли именно те, кто сидел в Малом совете ближе всех к Годунову и Мнишковне. Или нет? Вроде бы кого-то не хватает. Оглянувшись, я понял, кого именно. Не было главного представителя второго клана, Романова. Да и братца его, Ивана Каши я не видел. А еще Черкасского, Репнина, Троекурова, Головина…. Непонятно…. О них и спросил в первую очередь у Федора.
– Неужто твои людишки доселе тебе этого не сообщили? – услышал я в ответ.
– Как воинов, их куда больше интересовали татары, – пояснил я. – А как Стражу Верных, ты, государь, а не какие-то там…., – продолжать не хотелось и я умолк, досадливо махнув рукой.
– Серчаешь? – грустно спросил он.
– Нет, государь. Скорее…., – я чуть замешкался с ответом, чтобы подобрать нужное слово для пояснения, но нашел его, – недоумеваю.
Он остановился, внимательно поглядел на меня и, грустно вздохнув, направился дальше. Остаток пути мы проделали молча, и я все больше приходил к выводу, что и впрямь надо мне с ним побеседовать келейно, то бишь тет-а-тет. И чем скорее, тем лучше.
Поднявшись на крыльцо, Годунов шагнул через порог в сени, телохранители следом, а я, велев Дубцу провести государя в мой кабинет, притормозил и строго обратился к свите, успевшей в лице шедшего первым Семена Никитича одолеть пару ступенек.
– А вы куда собрались?
– Как же мы государя бросим?! – возмутился тот. – Мы ж его беречь должны!
– От меня? – старательно удивился я.
– Ну что ты! О тебе, голуба-душа, и речи нет, – примирительно произнес он.
Ишь ты, как ласково. Впрочем, он и год назад, когда кинул меня в застенки Константино-Еленинской башни, обращался ко мне столь же лирично. Правда, тогда он называл меня лапушкой. Интересно, голуба-душа – это повышение?
Додумать не успел, ибо дружно загалдели и прочие, на все лады уверяя меня, что надежнее князя Мак-Альпина на всей Руси не сыскать. Слушал я их недолго. Ровно столько, чтобы подвести итог.
– А раз вы мне доверяете, тогда радуйтесь.
– Чему? – удивился стоящий за Никитичем Степан Степанович Годунов.
– Ну как же, доставили государя в целости и сохранности, передали с рук на руки под опеку человека, надежнее которого на всей Руси не сыскать, посему теперь с вас, случись что, и взятки гладки.