Бизнесмен
Шрифт:
А вот про Мусу ничего конкретного узнать не получилось. Во всяком случае, в Питере его сто лет никто не видел. А в Москве, где он пользовался серьезным авторитетом в чеченской диаспоре, последние упоминания о нем относились году к двухтысячному. Может, он вообще погиб во второй чеченской войне…
Я не мог поверить, что спустя семнадцать лет они вспомнили обо мне и взялись отомстить за мелкие неприятности, которые я когда-то им причинил. Хотя один сумасшедший, с которым я разговаривал в декабре девяносто первого в тюремной больнице и предупреждал, что через
Инга ушла в спальню, я же пробрался в комнату сына. Сидел, смотрел на экран монитора. Потом включил компьютер. Если существует подсказка, которая поможет вычислить похитителей, то она непременно содержится в «компе». Может, у Артема в последнее время появились какие-то подозрительные знакомые…
Я просмотрел все файлы, которые смог открыть, и ничего любопытного не нашел. Разве что обилие порнухи. Похоже, сыночек был частым посетителем запретных сайтов и перекачивал с них понравившиеся картинки. Следовало отметить, что его вкус в отношении женщин с моим совпадал. Только я в его возрасте давно не был девственником и имел теток покруче тех, что красовались на интернетовских фотках. Он же, как мне представлялось, до сих пор вряд ли даже целовался по-настоящему. Только открытки разглядывал, да шмыгал носом перед дыркой в стене женского туалета.
Мое занятие было прервано звонком сотового телефона. На дисплее вытянулся номер Рамиса, и я нарочито спокойно сказал:
– Слушаю. Какие-то новости?
– Мы пробили трубочку, с которой тебе эта шмара звонила.
– Что так долго?
– Быстрее не вышло. Номер зарегистрирован месяц назад, по левому паспорту: хозяин его давно умер. Поговорили с девчонкой из «эмтээса», которая регистрацию оформляла, но она ни хера вспомнить не может. Говорит, каждый день по десятку клиентов… Но якобы, если бы было явное несоответствие между паспортом и тем, кто его предъявил, она бы это заметила и регистрировать бы не стала.
– Ты ей веришь? Может, с ней по-другому поговорить, не так ласково? Если ей сунули денежку, чтобы она в документы туфту написала, то должна помнить, кто и когда ей совал…
– Понимаешь, она с одним пацанчиком живет, которого я знаю немного. Он клянется, что она не врет.
– А ему ты веришь?
– Он на правильных понятиях стоит. И нет ему резона воду мутить, помог бы нам, если б был в состоянии.
– Ну, как знаешь. Все?
– Еще не все! С трубочки этой за месяц было несколько звонков сделано. В основном тоже на трубки. Мы сейчас проверяем. Вот только…
– Ну что еще? Да не тяни ты, блин, время!
– Я думаю, они что, совсем на голову контуженые? Почему не выключили определитель? Боюсь, телефон давно хозяина поменял, и нынешний, который звонит тебе, с прежним никаким боком не связан…
Инструкции поступили в половине восьмого утра.
– Выспался?
Я промолчал. «Лошадь» скрипуче заржала.
– Давай ближе к теме, – поторопил я.
– Может, и дам, если попросишь как следует! – она перевела дыхание. – Бабки готовы?
– Готовы.
– Хорошо! Сам их нам привезешь.
– Привезу. Куда везти?
– Не суетись под клиентом. Приедешь один, на красном запоре…
Я не понял:
– Чего?
– Машинка такая есть, иностранная. Называется «запорожец». Усек? Вот на нем и поедешь. На красном, чтоб мы видели издалека.
– Да где ж я его возьму?
– Где хочешь. Времени тебе – три часа. В одиннадцать ты должен стоять у «Лесной». Найди место поближе к остановке восьмидесятого автобуса. Я позвоню. И чтобы никого с собой не брал!
Она отключилась.
…Машину купили по газетному объявлению. Дедок, который ее продавал, обалдел дважды. Вначале, когда мы подкатили к его дому на двух внедорожниках. И потом, когда выложили пятьсот баксов и за полчаса сначала отметились у гаишников, а потом оформили сделку у прикормленного нотариуса. Связавшись с нами, дед был уверен, что его неминуемо кинут, и хорошо, если обойдется без ударов по голове, одними угрозами. Только ощутив в руке тощую пачку банкнот, он начал возвращаться к жизни. Я заметил в его глазах слезы, когда он прощался с машиной. И хотя стоило думать о своих неприятностях, я представил, как он покупал это чудо советского автопрома четверть века назад и с гордостью катил на нем на дачу, набив салон родственниками и помидорной рассадой.
– Подожди, отец. – Он уже развернулся, чтобы уйти, когда я тронул его за плечо.
Порывшись в бумажнике, я достал тысячерублевку и сотню:
– Это тебе на такси, чтоб до дома доехал быстрее. А это…. – сказать слово «поминки» язык мой не повернулся. – А это – отметить продажу.
– Спасибо.
Если доллары он убрал чуть ли не куда-то под рубашку, то рубли положил в нагрудный карман заношенного пиджака. Я поправил зеленую тысячу так, чтобы уголок не торчал над кармашком и протянул для пожатия руку:
– Счастливо, отец!
Он ушел. Пока я занимался благотворительностью, Рамис забрался в кабину «запора» и, чертыхаясь, осваивал управление. Я посмотрел на часы: времени оставалось в обрез, только-только до «Лесной» добраться.
– Вылазь, Татарин! – Я хлопнул по крыше «запора».
Он выбрался из непривычной машины, сунул руки в карманы. Прищурившись, посмотрел вслед уходящему старику. Тот не воспользовался моим предложением добраться быстрее и чапал к остановке трамвая.
Рамис достал сигареты, предложил мне. Я отказался. Он тоже не стал закуривать и убрал пачку в карман. Зачем тогда вынимал?
– Почти как с завода, – он кивнул на «жопарик». – Идеальное состояние. Как будто не ездили.
– Сколько там на спидометре?
– Двадцать пять тысяч.
– Вряд ли он скручивал. И похоже, ни одного «мерседеса» на клык не насадил…
Я сел за руль. Машинально хотел отрегулировать кресло и рулевую колонку… Ругнулся и повернул ключ в замке зажигания. Мотор бодро заверещал.
Татарин принес из джипа спортивную сумку. В ней, на дне, под грудой старого шмотья, лежали деньги в целлофановом пакете. Я бросил сумку на заднее сиденье и хлопнул дверью.