Благая Весть Курта Хюбнера
Шрифт:
Таким "отрицательным" способом Курт очерчивает виртуальную область неких самых общих положений, называемых им "аксиомами".
Он пишет:
"Эти аксиомы определяют общий способ, каким в науке рассматривается действительность".
Мы не станем сейчас придираться к этому совершенно некорректному предложению, вызывающему много вопросов, и лишь заметим, что названные "Аксиомы" сами не относятся к разряду научных теорий, и, будучи высказаны, не образуют "научных предложений". Потому Курт и не высказывает их, а определяет через отрицание: "не это, и не это...".
Подлинно научные предложения получаются, по мнению Хюбнера, как,
"Таким образом, например, утверждение о том, что пространственно-временной континуум описывается Евклидовой геометрией, есть не что иное, как подобная конкретизация".
Возможно.... Однако, важно в данной связи ясно заявить, что "конкретизация" здесь не является ЛОГИЧЕСКОЙ ОПЕРАЦИЕЙ, с помощью которой в геометрии из аксиом выводится теорема.
Не случайно, ведь, Курт не предъявляет "аксиом", из которых он логически получает утверждение о геометрии Евклида.
Их просто не существует!
На самом деле, Курт ведет речь о философской позиции и соответствующем миросозерцании. И то и другое принадлежат сфере Этики, и должны быть - по методике самого Хюбнера - чётко отделены от науки.
Так что Курт здесь лукавит и, - ради системности своего изложения, - идёт недозволенным обратным путем: от яйца к курице; и представляет философские высказывания как, якобы, аксиомы, из которых логически получаются (конкретизация!) научные высказывания.
Он пишет:
"Теперь мы можем эти онтологические основы наук (см. гл. IV) понять как аксиомы групп теорий, обладающие высокой степенью общности".
Можем, конечно..., было бы желание! Но, боюсь, что подобной профанацией, мы введем себя в заблуждение. Думается, что связь между общефилософским расположением лица и его научным творчеством много более сложна, чем стремится представить Хюбнер, и едва ли может быть описана словом "конкретизация".
В общегуманистическом плане мы назвали бы эту попытку Хюбнера РОБОТИЗАЦИЕЙ человека.
И, тем не менее, невозможно отрицать связь успешной научной деятельности с общим мировоззрением ученого. Именно на эту связь, видимо, и указывает Хюбнер. Однако природа этой связи остается им нераскрытой.
Его "конкретизация самых общих основ" больше напоминает законодательную практику, когда общие положения Основного Закона (КОНСТИТУЦИИ) конкретизируются в Законодательстве в виде законов, норм, правил, etc.
И такая конкретизация невозможна как чисто рациональная деятельность. Законодатель, как и Судья, решает задачу при помощи ЧУВСТВА СПРАВЕДЛИВОСТИ. |В этом пункте, может быть, уместно вспомнить книгу Роберта Фрэнка "Страсти в нашем рацио" (PASSIONS WITHIN REASON), в которой рассматривается вклад чувств в рациональное поведение человека|.
В свою очередь, чувство справедливости - как и правовая интуиция - могут трактоваться как откровение Судов Божьих.
Так что, законодательная и судебная "конкретизация" самых общих законов не может быть отнесена к научной деятельности, по определению самого Хюбнера.
Чтобы остаться в границах своей логемы Хюбнер вынужден на место науки подставлять схоластику. И это приводит его к откровенной галиматье.
Он пишет:
"Хотя на этом основании как раз с помощью схемы объяснения теории эмпирически проверяются как частные случаи этих аксиом, но сами эти аксиомы при этом всегда полагаются a priori".
Мы
Однако, Хюбнеру очень нравится собственное неокантианство, и потому главная ценность всех цитированных рассуждений это "a priori".
Последнее представляется ему "золотым ключиком" от волшебного города, выступающего альтернативой новоевропейской цивилизации.
А именно, раз научные высказывания априорны, значит они лишь условно достоверны. На основании других "априорных аксиом" могут быть получены другие условно достоверные высказывания, и они (главное!) будут столь же "научны".
Курт пишет:
"Если же когда-нибудь /.../ снова были бы выдвинуты a priori уже иные онтологические аксиомы, они /.../ стали бы чем-то вроде нового "жесткого ядра" научной самоочевидности".
"Поэтому я называю эти априорные предпосылки онтологическими постулатами".
Ясно, что об "онтологических постулатах" можно вести речь только в рамках философии, которая может стать предметом изучения со стороны ученых, но сама к науке не относится. Потому в науке как таковой нет "онтологических постулатов", хотя в ментальности практикующего ученого такие "постулаты", наверное, можно было бы обнаружить. Но для этого пришлось бы двигаться обратно - от практике к теории. И тогда такое, например, не чуждое естествоиспытателю высказывание как "мир материален", явилось бы не конкретизацией неких неведомых аксиом, а, напротив, ОБОБЩЕНИЕМ технического опыта.
Подмена науки схоластикой позволяет Хюбнеру валить в одну кучу естественные и гуманитарные науки, хотя различия между ними много больше того методического сходства, которое позволяет обозначать их одним словом "наука".
В результате, из рудника своей ментальности он выдает на гора разные псевдо-умные суждения. Такие, например, как следующее, прочитываемое нами в разделе 4. Что такое научный опыт и эмпирическая истина или ложность:
"Безусловно верно, что степень зависимости научных базисных предложений от теорий является различной, хотя нигде и не отсутствует полностью. Что под этим имеется в виду, сразу же становится ясным, когда противопоставляют, например, следующие утверждения: "Наполеон вступил в Москву в 1812 г." (малая зависимость от теории) и "В момент Т электронное облако находилось в месте О" (высокая зависимость от теории)".
Прежде всего, приходится заметить, что приводимые Хюбнером предложения суть не УТВЕРЖДЕНИЯ, а исходные ДАННЫЕ.
В одном случае, это данные политической хроники, как исходный материал для Истории; в другом - это данные научных приборов, как исходные для Физики.
Предложения синтаксически схожи, но содержательно совершенно различны!
– и потому не могут линейно сопоставляться.
Совершенно ясно, например, что за словами "высокая зависимость от теории" здесь прячется ТЕХНИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР данных физического опыта. Он тут же покажет себя, если мы сопоставим Москву как место (= город), и "место О", которое отнюдь не является местом, вопреки именованию, и представляет собой координаты, то есть набор цифр, понятный только специалисту, и имеющий смысл только внутри "машинерии" физического опыта.