БЛАТНОЙ
Шрифт:
И размашисто - прикладом карабина - постучал в оконную раму.
Чье- то темное лицо приникло изнутри к стеклу, помаячило и скрылось. Потом заскрипел дверной засов. Мы придвинулись к крыльцу и увидели ведьму.
Она была в точности такой, какие изображаются в старых сказках: горбатая, сморщенная, с вислым носом, с высокой суковатой клюкой, зажатой в сухонькой птичьей лапке.
Ведьма осмотрела нас исподлобья и спросила, подмигнув:
— Горилочку шукаете, служивые?
— А есть?
– придвинулся к ней Асмолов.
— Имеется, - кивая и шамкая,
– Все имеется. И горилочка, и, к примеру, лучок, огурчики. Почекайте трошки.
Она юркнула за дверь. Но тут же выглянула снова:
— Только уж вы не обманите меня, сироту…
— Что ты, бабка, - сказал Асмолов, закидывая за плечо карабин.
– Что ты!… - он уже успокоился и повеселел заметно.
– Расплатимся честно - не сомневайся. Сколь тебе надо?
— Пол-литра - два карбованца.
— Держи!
– он зашуршал бумажками.
– Об чем разговор? Давай литр. И заесть что-нибудь. В кишку покидать.
Потом мы пили, расположившись на краю оврага. Ночь кружилась над нами, обволакивала тишиною. И было хорошо лежать так - под чистыми звездами, в скользких, шелковых травах.
— Не знаю, какая она ведьма, - сказал Асмолов, с хрустом прожевывая огурец.
– Да вообще все это ерунда. Наживается на людской темноте! Но самогонку она делает классную, тут уж ничего не скажешь! Первачок у нее…
Он осекся внезапно - привстал и закаменел. Челюсть его отвисла. Огуречные семечки посыпались изо рта.
— Глядите, братцы, - прошептал он погодя, - там, над хатой… Что это?
Сверкающий огненный вихрь возник во тьме - закружился над крышею хаты. И исчез в дымовой трубе. Какое-то время мы все молчали, пораженные. Затем я сказал, запинаясь:
— Неужели и вправду - змей?
Было странно и дико видеть все это на исходе великой войны, в середине двадцатого века. Я чувствовал себя, как в скверном сне. И такое же чувство испытывали другие.
Хотелось очнуться, избавиться от наваждения… И, вероятно, поэтому казаки задвигались вдруг, зашумели все разом, заговорили нарочито громко и оживленно. И тотчас же, отзываясь на голоса, заржали пасшиеся неподалеку кони.
— Ерунда, - тряхнув курчавым чубом, повторил Асмолов.
– Старухины фокусы.
— Как же она, по-твоему, ухитряется?
– воскликнул угрюмый парень по прозвищу Бирюк.
– Огонь-то ведь не из трубы шел, а наоборот… С неба. Я видел, братцы. Все точно видел!
— Черт ее знает, - смущенно развел руками Асмолов.
— Вот именно, - усмехнулся я.
— Проверить бы эту ведьму, - поднявшись и отряхивая гимнастерку, проворчал Асмолов, - разъяснить ее. Чем она там занимается?
Грузно, вперевалочку, направился он к хате, но не дошел, остановился в замешательстве. Казаки засмеялись. Тогда Асмолов сорвал с плеча карабин и выстрелил наугад в небо, в лиловую, мерцающую над крышей звезду.
Он выстрелил - и звезда погасла. Зеленоватое сияние разлилось на востоке, потянуло росистой свежестью; начинался рассвет.
Так вот
Серьезные события начались в мирную пору - после того как я демобилизовался из армии и вернулся в Москву.
19
Побег
Я вернулся повзрослевший, грубоватый, окрепнувший… Увидев меня, мать всплеснула руками.
— Ты стал совсем как отец, - сказала она, - та же походка, тот же взгляд. Только вот боевых наград не выслужил.
— Не повезло, - отшутился я.
— Скорее всего, наоборот, повезло, - возразила она серьезно.
– Могло ведь так случиться, как с Андреем. Его, ты знаешь, наградили, - она всхлипнула.
– Посмертно…
И затем, помедлив, спросила:
— Что же ты теперь собираешься делать? Будешь учиться или работать где-нибудь?
— И то и другое, - сказал я.
— Правильно, - одобрила она, - пора становиться на ноги по-настоящему! О тебе, кстати, все время вспоминает Дмитрий Стахиевич Моор. Сходи к нему непременно. Он теперь лауреат Сталинской премии, член правления Союза художников… Словом, человек большой - посодействует!
С помощью старого моего учителя я вскоре поступил на работу в рекламный отдел крупнейшего в Москве автомобильного завода им. Сталина (ныне он переименован и называется заводом Лихачева). И тогда же стал посещать студию изобразительных искусств ВЦСПС, где преподавали - помимо Моора - такие превосходные мастера, как Алякринский, Ряжеский, Юон.
Все вроде бы складывалось благополучно. После многих бед и мытарств жизнь начала наконец входить в берега.
Работа хоть и была скучновата, но все же устраивала меня (я занимался цветными рекламными каталогами, предназначенными для Америки), учеба в студии шла вполне успешно. На выставке зачетных работ по классу иллюстративно-плакатной графики несколько моих эстампов были одобрены худсоветом и замечены критикой. Одну из акварелей, изображавшую салют - россыпь ярких огней по синему полю, приобрела за хорошую цену дирекция Трехгорного текстильного комбината. И спустя недолгое время в продаже появилась нарядная, сделанная по моему рисунку ткань.
Одновременно с этим я получил издательский заказ - первый в своей жизни и довольно крупный профессиональный заказ на серию иллюстраций к сборнику известного фольклориста и сказочника Афанасьева.
— Ты, старик, в люди выходишь!
– уважительно и чуточку ревниво заявил с улыбкою молодой художник Алеша Крайнев, служивший вместе со мною в рекламном отделе.
– Половина Москвы в твоих ситцах ходит, отовсюду заказы сыплются… Лафа! Только не возгордись, смотри не вздумай задаваться.
С ним и еще с одним рисовальщиком - худым и носатым Давидом Гатлобером - я сдружился сразу же, как только поступил на службу. Нас сблизили общие интересы, одинаковые творческие замыслы. Да и в прошлом у нас тоже было немало сходного.