БЛАТНОЙ
Шрифт:
Я лично выступил на конференции всего лишь раз - и неудачно. Переводчик мой, Левка Жид, был сильно пьян, резвился и перевирал все мои слова. Поначалу я никак не мог понять, отчего это мое выступление (очень серьезное, с обильными цитатами из классиков) сопровождается всеобщим хохотом. И только потом сообразил, в чем дело.
Во время перерыва, по дороге к вокзальному ресторану, я спросил Левку, о чем он там болтал. Покачиваясь и загребая ногами пыль, приятель мой ответил с ухмылкой:
— Разъяснял твою мысль. Ты ведь говорил о значении коллектива, о том, что без кодлы, без друзей, всякий человек - сирота… Точно?
— Ну а дальше?
— Дальше я им рассказал анекдот про сироту. Знаешь? Нет? Ну, слушай. Приводят в отделение милиции беспризорника. Спрашивают: «Отец есть?» - «Нету, - отвечает он, - я круглый сирота».
– «А что ж с отцом?» - «Убит мужиками в самосуде».
– «Ну, а мать?» - «Умерла от сифилиса».
– «А сестра?» - «Сестры тоже нету».
– «А брат хотя бы имеется?» - «Брат есть, а как же? Он - в медицинском институте, в лаборатории».
– «Что же он там делает? Работает, учится?» - «Да нет, он в банке заспиртован. Родился с двумя херами, причем один - на лбу…»
— Тебе бы, Левка, не карманником быть, а конферансье, - сказал я, одновременно хмурясь и улыбаясь.
– На эстраде бы работать. Там трепачи в цене. А так, что ж, талант только зря пропадает.
37
Ночной плач
Спустя двое суток Левка зашел ко мне в гости; он появился неожиданно, утром (я только что позавтракал), и первая фраза его была:
— Ну, наконец-то! Сбылась голубая мечта! Всю жизнь хотел встретить хоть одного шпиона, а тут у тебя их целая дюжина.
— Какие шпионы?
– нахмурился я.
– Брось болтать.
— Дитя мое, - ласково, проникновенно сказал тогда Левка, - никогда не спорь со старшими. Разве тебя этому не учили в детстве?
— Тоже мне, старший!
— Все-таки постарше тебя, повзрослей. А кроме того, у меня есть жизненный опыт и… как это называется?
– он щелкнул пальцами.
– Классовое чутье. Так вот, верь моему классовому чутью!
— Но… Где ты этих шпионов увидел?
— Здесь, на кухне. Да они и сейчас еще, по-моему, там сидят.
— Что ж они делают?
— Яичницу жрут. Похмеляются.
— Да, конечно, - усмехнулся я, - все это весьма подозрительно.
— Ты не смейся, я точно говорю, - загорячился Левка.
– Когда я входил в кухню, кто-то там по-английски говорил. А потом сразу перешел на украинский… Да и вообще, - он оглянулся на дверь, - такие морды! Стоит только глянуть, и сразу все ясно. У каждого из них на лбу, как клеймо, пятьдесят восьмая статья отпечатана!
Легкой танцующей походкой прошелся он по комнате, подымил папироской. Затем сказая негромко:
— Как теперь за них приняться - вот вопрос. Если я не работну хоть одного - грош мне цена. Всю жизнь себе не прощу.
— Молчи, - сказал я, - даже не думай об этом. Ты что меня подвести хочешь?
— А при чем здесь ты?
— Но я же тут живу!
— А, кстати, почему?
– поднял брови Левка, - Почему ты тут оказался? Каким образом?
— Так получилось, - пробормотал я и шагнул к дверям.
– Давай-ка выйдем. Здесь - не место… Я тебе потом объясню.
Честно говоря, мне не очень-то хотелось посвящать в свои замыслы Левку, этого известного трепача. Я даже жалел теперь, что дал ему свой адрес… Но делать было нечего, пришлось рассказать обо всем подробно.
— Значит, вот какие дела, - процедил Левка, внимательно выслушав меня.
– Да, брат, вляпался ты в историю. Попал в тентервентерь.
— Что ты имеешь в виду?
– спросил я, втайне уже угадывая, постигая все, что он должен мне сказать.
— Ну, как же. Здесь ведь самая настоящая явка, скорей всего - бендеровская.
— Но почему именно - бендеровская?
— Потому что они как раз тут гнездятся. Это ж ихний район!
Мы стояли на углу переулка среди зарослей крапивы и лопухов. Отсюда отчетливо был виден дом, в котором я поселился; серый, обнесенный высоким забором, он показался мне странно угрюмым, исполненным зловещей немоты. И, оглядев его зорким прищуром, я спросил, закуривая:
— Послушай, Левка, а ты не фантазируешь? Откуда ты знаешь, что этот район…
— Об этом все знают, - ответил мой приятель, - кругом говорят! Но это - ладно… Беда в том, что они тебя держат за своего. Усекаешь? Ты приехал от Копченого - и все. Для них достаточно. Хозяин потому и не стал допытываться, где ты был да что ты делал… Он так сказал: «У каждого - свои дела?»
— Своя работа, - уточнил я.
— Конечно, он думает, что ты ихний! Имеешь какое-нибудь задание…
— Н-да, скорей всего так, - проговорил я уныло. И тут же добавил, осененный новой мыслью: - Но, с другой стороны, может быть, это мне на руку? Для своего они как раз и должны постараться.
— Постараться, это верно, должны, - сказал, наморщась, Левка.
– А все же связываться с ними опасно. Я бы, например, не рискнул. Как ни говори, а ведь это все - люди темные, занимающиеся политикой… Зачем честному жулику влезать в ихние дела? Можно так влезть, что потом не выберешься. Клюв вытащишь - хвост застрянет, хвост вытащишь - клюв застрянет.
— Ни в какие ихние дела я не влезаю, - возразил я резко, - и не собираюсь.
— Уже влез, - сказал он и осуждающе качнул головой, - уже с ними портнируешь, в одной упряжке ходишь… - и, еще раз взглянув на виднеющийся вдали дом, он добавил медленно: - И потом имей в виду: если тебя вместе с ними застукают - хана. Пощады не жди. Тобой уже не угрозыск будет заниматься, а КГБ. А с этой конторой шутки плохи.
— Что ж, - вздохнул я, - теперь все равно ничем уже не поделаешь. Колесо завертелось. Да и какая, в сущности, разница - с кем я буду отныне связан? Любой переход через границу - дело политическое.
— А ты, значит, твердо решил?…
— Да, старик, - сказал я, - это бесповоротно.
— Думаешь, там будет лучше?
— Не знаю, не уверен. Марго точно так же меня спрашивала. А что я ей мог сказать? Там видно будет.
— Она, значит, возражала?
— И как еще! И вообще, насколько я сейчас понимаю, она была в курсе всех дел. Но почему-то отмалчивалась, предпочитая говорить намеками, недомолвками…