Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
Питер выпалил все это на одном дыхании и, чтобы не дразнить больше Андерсена, убрал убойный туфель с колена.
— Англия тоже уже давным-давно не великая держава! — возмутился Андерсен.
— И все же у нас особые отношения с американцами. И самое главное: Горский жаждет работать с нами, а не с вами. Он прямо мне на это намекнул…
— Вот сволочь! — не сдержался Андерсен. — Мы его пестовали здесь, воспитывали, а он… Во всяком случае, я протестую, и это дело мы передадим на самый высокий уровень!
— Это ваше право, — Данн встал с дивана. — Но Горский тоже имеет право на свободный выбор. К тому же мы всегда активно вам помогали и будем помогать. Разве вы не помните, как в прошлом году мы вам сообщили о встрече на Аматере русского агента? Наша спецслужба не нажила на этом никакого капитала, зато вы его арестовали и целый год датская пресса хвалила вашу службу за эффективность. Так что извините меня, Якоб, но наше сотрудничество должно быть взаимным…
— Извините меня, Питер, но это называется грабежом среди бела дня!
— Называйте как угодно, но я не считаю это дело поводом для ссоры. Более того, я обязуюсь передавать вам всю информацию от этого человека, которая касается Дании. Все это и сообщите вашему руководству.
Он подчеркнуто почтительно поклонился Андерсену, пытаясь смягчить собственную наглость, не говоря о беспрецедентной перевербовке агента братской спецслужбы, и спокойно покинул кабинет.
Рабочий день в посольстве уже затухал, информация о датской политике редко волновала Москву, что приучило дипломатов к безделью, которое нарушали только спорадические правительственные визиты. Еще до официального окончания трудов сотрудники тонкой струйкой потянулись из посольства, стремясь прийти пораньше в кооперативный магазин на Остер-алле и запастись там советскими консервами и необлагаемым налогом спиртным.
Виктор Розанов трудился в своем рабочем кабинете, куда не проникал дневной свет (окна были специально защищены от подслушивания с улицы), на стене висели предсмертно-трагический портрет Ленина и фотография Кима Филби в серебряной рамке, подаренная лично резиденту выдающимся шпионом. На фото рукою Филби были начертаны пожелания успехов и прочих подвигов всей резидентуре. Горский поднялся по деревянной лестнице, открыл первую дверь, ведущую в кабинет резидента, осторожно постучал во вторую и заглянул в комнату.
— Можно?
— Да заходи, заходи! Что ты стучишь? — оторвался от кипы бумаг Розанов. — Словно ты не моя правая рука, а какой-то шибздик с улицы.
— Мало ли кто у вас может быть в кабинете. Я интересуюсь только делами, входящими в мою компетенцию, — в этой ремарке не было ничего нового, ибо любопытство никогда не поощрялось в разведке и вызывало только подозрения.
— Это похвально, но не для заместителя резидента. Излишняя скромность иногда раздражает…
Розанов собрал фотоклише, несколько написанных от руки телеграмм и протянул все Горскому.
— Вот почта из Москвы. Ориентировки о работе по китайцам. Какие мудаки! В Копенгагене живут три китайца, причем владельцы ресторанов. Какой информацией о Китае они обладают? Как приготовить суп из акульих плавников? Я ухожу. Меня сегодня пригласили на банкет в английское посольство. Интересно, дадут ли англичане мой любимый виски «Гленливет», или придется прохлаждаться рядовым «Джонни Уокером»?
Они оба вышли из кабинета, папка, которую держал под мышкой Горский, раздувалась от документов.
— Чуть не забыл: захвати еще одну бумагу у Виктории! — бросил Розанов на прощание и посмотрел на часы, вполне резонно опасаясь, что «Гленливет» на приеме выпьют в первые пятнадцать минут.
Виктория Горская, в девичестве Кесоян, хрупкая армянка с красивыми темными глазами, работала в резидентуре КГБ и имела звание старшего лейтенанта. Занималась бухгалтерией, машинописью, а также контролировала эфир и слушала переговоры по радио датского наружного наблюдения, которое иногда, наплевав на код, говорило открытым текстом.
— Ты едешь домой? — спросила Виктория. — Купи по дороге ящик минеральной воды.
— Черта с два! — ответил Горский, забирая у нее документ. — Этот Розанов навалил на меня груду дел, хотя сам идет пьянствовать к англичанам. А вечером я хотел сходить поиграть в бадминтон, надо держать форму.
— По-моему, ты ее прекрасно держишь… Когда ты придешь домой?
— Часов в одиннадцать-двенадцать. Ты не жди меня и ложись спать… — и он проследовал к себе в кабинет и углубился в чтение бумаг. Дождавшись, когда посольство уже совсем опустело, он закрыл кабинет на ключ, достал из сейфа портативный «Минокс» и спокойно перефотографировал все документы.
Прием в английском посольстве не отличался пышностью, Форин офис позорно экономил на всем, куда ему было соревноваться с советским МИДом, позволявшим посольству заваливать стол осетрами и икрой! Тем не менее к приходу четы Розановых (Лариса давно мечтала показать всему свету свое новое черное платье и камею, купленную в антикварном магазине, и настояла на сопровождении мужа в посольство) зал уже наполнился людом, который легко гудел, переминался и передвигался.
— Мне всегда приятно бывать у вас, ваше превосходительство, — говорил резидент, пожимая руку английскому послу. — Я несколько лет работал в Англии и полюбил ее всей душой. Правда, в результате вероломные англичане вышибли меня из страны!
— Наверное, по ошибке, господин советник, — тонко улыбался посол, хорошо знавший о прегрешениях персоны нон грата в Лондоне.
Констатировав, что жлобы-англичане ' поскупились на «Гленливет», Розанов несколько погрустнел и неожиданно для себя выпил коктейль «драй мартини», который считал абсолютно смертельным для печени даже в малых дозах. Питер Данн со стороны краем глаза наблюдал за Розановым, которого уже ухватил прыткий датский журналист, но сам не подошел, а направил к нему начинающего шпиона Питера Фрея. Резидент КГБ обожал своих врагов, один звук истинно английского языка, даже подпорченного йоркширским или иным акцентом, завораживал его, и он тут же показал спину своему датскому собеседнику.