Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
В воскресенье Копенгаген тих и покоен, морской ветер быстро выдувает бензиновые ароматы автомобилей, город становится безлюден — все датчане разъезжаются на пляжи или в загородные коттеджи, и только мерно звонят колокола. Розанов любил поработать пару часов в воскресный день, подчистить, как говорится, завалы или авгиевы конюшни. Кроме того, дома было тоскливо, да и виски не выпить под острым взглядом Ларисы, не выносившей прикладываний мужа к бутылке. Натянув бежевые вельветовые брюки и клетчатый пиджак (он любил выглядеть фривольно-артистически), Розанов поехал в посольство по пустынным улицам, любуясь обезлюдевшим Копенгагеном, словно вернувшимся к своему облику на старых гравюрах. Правда, по пути его чуть царапнул мальчик на велосипеде, но резидент даже не остановился — датские велосипедисты умиляли его своей уверенностью в полной безопасности, в Москве любого такого придавили бы первым же самосвалом. Кроме того, резидент с упоением читал Николая Федорова, и, хотя сам никогда не отказывал себе в радостях комфорта, научно-технический прогресс теоретически его угнетал зияющими в небе озоновыми дырами, полным засорением и оскудением планеты и гибелью Мирового океана. Конечно, за велосипедами оставалось голубое будущее, в котором единственный смысл жизни человека — это воскрешать мертвых. В своем кабинете Розанов сбросил пиджак, достал из бара-холодильника бутылку «Чивас ригал», поставил ее на письменный стол и стал медленно изучать документы, изредка с наслаждением потягивая из хрустального бокала с гренландскими видами.
Когда в кабинете появился Горский, бутылка уже была наполовину пуста. Служебные бумаги лежали в стороне, а резидент сочинял стихи, черкая и перечеркивая строчки. Правда, обычно на следующее утро он с отвращением прочитывал продукты пьяной лиры и выбрасывал их в корзину, но в момент творческого подъема он это не сознавал. Горского он встретил радостно, хотя и знал, что достойного собутыльника он в нем не найдет. Поскольку лежавший на столе стих еще не приобрел отточенности шедевра, резидент достал из сейфа свое недавнее творение, которым гордился.
— Послушай, Игорь, это о нас! «Исповедь инквизитора, у которого болит сердце, когда он рубит головы». Разве плохо? «Мученики догмата, хмурый карнавал, зазывает холодом, стонами подвал. Там зовут, в наручниках свившись тяжело, руки всех замученных именем Его. Где же твоя истина? Пустыри и страх. Вера твоя чистая? Стершийся пятак. Молишь — не домолишься, лишь бросают в дрожь на кинжале кровушка, на молитве ложь…» Правда здорово? — Розанов упивался своими стихами.
— Великолепно! Просто Пастернак! Вам бы бросить все и всерьез заняться поэзией… — слабости шефа Горский изучил досконально.
— Думаешь, я об этом не думаю? — усмехнулся Розанов и отхлебнул виски прямо из бутылки.
Горский, заметно нервничая, приступил к делу.
— Я долго размышлял, прежде чем докладывать вам. Но решил, что правда искупает все. Я хочу развестись с Викторией. После развода я женюсь на Лидии…
Ушат холодной воды, вылитый на резидента, мгновенно возымел свое действие — кстати, Розанов мгновенно трезвел, о чем Горский неоднократно докладывал в своих агентурных донесениях о резиденте в английскую разведку.
— Ах, как это все некстати! — он расстроился то ли от информации, то ли от того, что его лишили удовольствия декламировать свои стихи. — Мы уже полностью согласовали с Убожко вопрос о твоем назначении его заместителем, а тут… Очень жаль, мне Вика нравится… Не делаешь ли ты ошибку?
— Нет! — твердо сказал Горский. — Виктория — прекрасный человек, но жить с нею я не могу. Я уже ей обо всем сообщил.
— По существующим правилам я должен вас обоих немедленно выслать на родину. Но возьму на себя ответственность: вы уедете через два месяца, как планировалось, Розанов еще отпил из бутылки. — Эх, старик, как я тебя понимаю… я же тоже хочу развестись и тоже люблю одну женщину… Но ладно, время покажет… Возьми эти документы, прочитай внимательно.
Горский забрал стопку документов и вышел из кабинета, оставив Розанова наедине с музами. 3 своей комнате, запершись на ключ, он быстро перефотографировал все бумаги. В этот момент в дверь постучал проходивший мимо Трохин. Горский мгновенно убрал фотоаппарат и открыл дверь.
— Ты что закрылся? — полюбопытствовал Трохин.
— Чтобы не мешали.
— Шеф у себя?
— У себя, но пишет свои гениальные стишки и дует виски. Вообразил себя Пушкиным.
— А я хотел пригласить его на вечернее омовение в море… — простодушно заметил Трохин.
— На этом ты карьеру не сделаешь, — с легкой ехидцей сказал Горский. — Тебе нужно озвучить все его стихи — вот тогда он тебя поднимет на пьедестал. Но все равно он хороший мужик и с ним можно работать… — чуть подсластил свои слова Горский.
Несмотря на предупреждение, Трохин все же позвал резидента на пляж, и преуспел: совершенно неожиданно шеф убрал остатки виски в бар и с удовольствием отправился на пляж напротив Клампенборга, где возлежали лишь несколько аборигенов. Счастливчики, живущие у моря, не умеют ценить своего счастья, и вообще только у славян, изначально живших на речных берегах, развито удивительное ощущение воды. Словно в подтверждение этого тезиса Розанов с ходу влетел в море и поплыл саженками, заполнив все вокруг пеной и брызгами. Трохин вначале аккуратно ополоснул подмышки, обтер впалую грудь, медленно погрузился в воду и пошел брасом.
— Удивительное дело, — философствовал протрезвевший Розанов, растираясь полотенцем. — Все мы жалуемся на нехватку свободного времени, а на самом деле совершенно не умеем им пользоваться… Что я делал до этого? Пошло пил виски и нес ахинею, я не наслаждался Бахом, я не писал мудрые эссе, я не притронулся ни к одной интересной книге, хотя их уже накопилась целая стопка. Боюсь, что это не только моя проблема…
— Раньше на пляжах было больше нудистов, — не в тон, но где-то близко к теме ответствовал Трохин. Он тоже растерся полотенцем и сделал с десяток прыжков вверх. Розанов лег на спину, раскинул руки и, закрыв глаза, отдался солнцу. Он думал о том, что, если бы не завтрашний понедельник и намеченное свидание с Ольгой, он наверняка докончил бы бутылку дома и залег спать часов в девять. Резидент был влюблен как школьник, он думал о ней даже во сне и постоянно отвлекался от оперативных дел, не чувствуя при этом никакого раскаяния. Редкие встречи с Ольгой делали его раздражительным и особо суровым с подчиненными, что они объясняли любыми причинами, кроме истинных.
Художественная галерея Луизиана приютилась прямо на берегу между Копенгагеном и Эльсинором, где вроде бы по легенде геройствовал принц Гамлет, на самом деле туда и не ступавший, а живший далеко в Ютландии, в замке, от которого осталось нечто вроде могильного камня. Жемчужина Скандинавии Луизиана грациозно замерла среди тропических растений, морских валунов, гигантов Генри Мура, дремавших на песке, трепетавших на ветру, словно крылья огромных стрекоз, построений Колдера, многочисленных скульптур, запрятавшихся в пышную зелень и лишь иногда высовывавших оттуда бронзовые головы. И все это было овеяно и наполнено морем, оно обступало, оно отражалось в небе, оно налетало на валуны и взрывалось брызгами, как фейерверк. Суетными и жалкими на этом фоне казались людишки, обвешанные фотоаппаратами, любопытные туристы, заносящие в блокноты всевозможные сведения о местности и маленьком дворце. Им казалось, что они глубже все почувствуют, если сохранят на бумаге годы рождения и смерти скульпторов и названия их творений, а на самом деле, лишь только взяв перо, они уже отдалялись от всего вокруг и неспособны были понять торжествующую сиюминутность.
Туда и привез резидент нежную Ольгу, и не так-то был он прост, чтобы пренебречь всеми правилами конспирации. Перед посадкой в черный «мерседес» Ольге пришлось проехать километра три от дома на велосипеде, причем через парк, что затруднило бы работу сыщиков. Далее к проверке подключался лично шеф, складывал велосипед в багажник, сажал рядом прекрасную даму, которая была дороже любого самого ценного агента, и крутил по пригородам до тех пор, пока не обретал уверенности в полной безопасности. Да и возможно ли было проявление романтического разгильдяйства, если у обоих влюбленных были супруг и супруга, подозрительные и даже мнительные, наблюдательные и с даром всестороннего анализа? К этому добавим службу датского наружного наблюдения (возможно, и американскую), не упускающую случая, чтобы получить лишнюю компру.