Блеск и нищета шпионажа

Любимов Михаил Петрович

— Я еще не маразматик, Питер. Вызов на экстренную моментальную встречу: звонок по телефону 253-67-28 ровно в 7 утра. Я звоню три раза и каждый раз кладу трубку. Тайник там же, в Петровском пассаже. Вы довольны мною? — Горский подошел к Данну и обнял его за плечи. — Надеюсь, из Москвы я привезу новую информацию.

— Это было бы хорошо. Собственно, КГБ в Англии уже полностью под нашим контролем. Мы поставили вопрос о вручении вам ордена!

— Спасибо, Питер. Коммунизм — наш общий враг, и я буду делать все для его уничтожения…

В Шереметьево в комнате для особо важных персон Горского встретил угрюмый Трохин и его молчаливый заместитель, вообще не произнесший ни одного слова. Триумфально настроенный, самоуверенный Горский тут же скис, когда увидел постные физиономии своих коллег, — интуиция подсказывала ему, что произошли неприятности. Внешне, однако, ритуал приветствий был полностью соблюден, о делах не говорили, галопом скакали по различным темам — от Бисмарка до насморка.

— Что-нибудь случилось? — спросил Горский у Трохина уже в машине.

— Все в порядке, старик! — нарочито бодро молвил Трохин. — Сейчас мы поедем прямо на штаб-квартиру, там тебя ждет сам Убожко…

В маленьком коттедже уже был накрыт стол и полностью задействована техника прослушивания на случай, если Горский расколется и признает свою вину. Убожко старался держаться приветливо и спокойно, Горского он встретил ласково, деловых вопросов затрагивать не стал и сразу же приступил к выпивке, предварительно глотнув специальных таблеток, нейтрализующих психотропные средства, подмешанные в водку.

— Давай выпьем по полной, по-нашему, по-русски! — говорил он, чокаясь с Горским и пронзительно глядя ему в глаза. — Во-первых, с возвращением! Во-вторых, с повышением! В-третьих, за твоих девочек!

Все это сопровождалось шутками и прибаутками, Трохин иногда встревал со скабрезными анекдотами. Уже после третьей рюмки голова у Горского закружилась, и он почувствовал воздействие наркотика.

— Что-то я плохо себя чувствую, — сказал он и вышел в туалет, где его вырвало.

Трохин с улыбкой слушал его содрогания в туалете.

— Он не избавится от всего того, что мы ему подмешали? — с тревогой спросил Убожко.

— Все уже всосалось ему в кровь, по идее сейчас должно начаться его полное расслабление…

— Скажу тебе честно, что я давно не верю нашей отечественной лаборатории. Все некачественно, особенно яды и психотропные средства.

Мертвенно-бледный, Горский вернулся из туалета и уселся за стол, чуть не перевернув стул.

— Что ж, Игорь, теперь наступила пора раскрыть все карты, — сказал Убожко, чеканя каждое слово и сверля своего собеседника большими черными глазами. — Нам все о тебе известно. Если ты скажешь правду, тебе сохранят жизнь…

— Ничего не понимаю, — Горский внезапно задергался и задрожал, щеку ему свел тик, и зуб не попадал на зуб. Казалось, что вот-вот он отдаст богу душу, но такая реакция сама по себе ничего не значила, наверное, любой смертный после подобного вступления не остался бы равнодушным. — О чем вы говорите?

— Ты прекрасно знаешь о чем. В твоих интересах сознаться! — твердо говорил Убожко. — Рассказать все!

— Произошло какое-то недоразумение… — язык у Горского стал заплетаться, — я ни в чем не виноват… ничего не понимаю…

— Подумай хорошенько, Игорь, все это очень серьезно и грозит тебе большими неприятностями!

Убожко старался вести беседу с нажимом, но в общих тонах, не давая Горскому конкретных фактов и не выдвигая конкретных обвинений. Расчет был сделан на полный коллапс английского агента, на слом его воли и признание с помощью подмешанных в водку препаратов. Однако беседа приняла несвязный и сумбурный характер, Убожко грозил и даже стучал кулаком по столу, а Горский заплетающимся языком все отрицал и отрицал, пока вдруг, совершенно побледнев, не потерял сознание и не брякнулся со стула на пол. Пока Горского приводили в чувство в соседней комнате, Убожко, тоже изнеможенный беседой, давал указания Трохину:

— Продолжишь допрос без меня. Если не сознается, отправим его в отпуск, пусть погуляет на свободе. Необходимо выставить за ним квалифицированное наружное наблюдение, но следить следует крайне осторожно, не выдавая себя — мы же имеем дело с профессионалом… Посмотрим за ним, а потом снова допросим.

Убожко удалился, а Трохин вошел в комнату, где на диване лежал Горский, неподвижным взглядом уставясь в потолок. Вид у него был жалок.

— Как ты себя чувствуешь, старик? — участливо спросил Трохин. — Я к этой истории не имею никакого отношения. Кто-то сообщил Убожко, что ты замешан в спекуляции картинами… ты же их собирал, верно?

Горский не ответил, в голове у него был полный туман.

Стояло жаркое лето, и Розанов ходил по квартире в трусах. За окном урчали голуби, в дворовой помойке, как обычно, суетились кошки. Виктор налил себе пива в огромную хрустальную чашу (привез ее из Орвальского монастыря во время служебной командировки в Бельгию) и уже облизал губы в предчувствии сладкого мгновения, когда раздался звонок в дверь и на пороге показался Игорь Горский, бледный, словно призрак, с воспаленными глазами. В руках он держал портфель, говорил отрывисто и нервно, голос иногда срывался, руки тряслись.

— Игорь?! — удивился Розанов. — Откуда ты свалился?

Они традиционно обнялись, Горский достал из портфеля початую литровую бутылку водки и бутылку скотча и поставил все на стол. Розанов смотрел на все это с нескрываемым удивлением.

— Виктор, — сказал он трагическим голосом. — Меня отозвали!

— За что?!

— Это интриги моих врагов, не желающих допустить меня до поста резидента. Они раскопали у меня книги Солженицына… — Горский чуть не плакал и во время беседы время от времени выходил в туалет.