Шрифт:
Annotation
Жил-был на свете пасечник. Пчёл разводил. Мёд собирал. В общем, занимался обычным делом. Однако люди сказывали о нём истории самые необыкновенные, как рассказывают их про всякого, кто живёт на окраине. Так уж издавна повелось. Ну, а правда то или выдумка, пойди разберись - попробуй.
Жемчужников Алексей
Жемчужников Алексей
Блицкриг
БЛИЦКРИГ
Жил-был
В жизни оно ведь как? Посмотришь правым глазом одно кажется, левым - совсем другое. И ничего не поделаешь с этим. Однако же и не в том суть, что тут быль, а что небыль. Пусть каждый это решает для себя сам. Не про то будет и наш сказ.
Занималось тихое летнее утро. Небо едва только сбросило с себя жёлто-розовые пастельные оттенки восхода. В чаще прозвенели голоса запевал и птичий ансамбль готовился вступить в полный голос, как вдруг лесных певцов прервал посторонний шум. Пернатые смолкли, тревожно прислушиваясь к приближающемуся низкому гулу. Неприятный звук. Неживой.
Натужно рыча моторами три чёрных внедорожника один за другим выехали на обрывистый берег реки. Встали. Замерли, хищно сверкая решётками радиаторов, отражая свет солнца непроницаемыми глазницами стёкол. И вокруг тоже всё замерло.
Затем подобно гигантским крыльям раскрылись двери. Из необъятного чрева машин высыпал десяток парней с хмурыми лицами и крепкими стриженными затылками. Все одинаково разные и по-разному одинаковые, в джинсах и мрачных болоньевых куртках, высоких тяжёлых ботинках. Ни говоря ни слова встали возле машин полукругом, набычились, рассовав руки по карманам курток или скрестив впереди себя.
После них из третьей, самой большой машины, вышли ещё двое. Один в светлом костюме, светлой рубашке, лёгких летних ботинках. Мужчина лет сорока пяти, щуплый, светловолосый, с жёстким прищуром стальных серых глаз, с острым лисьим лицом и сильно оттопыренными вниз ушами. А в костистых пальцах он сжимал артиллерийский бинокль.
Второй, лет тридцати, не сразу сумел вылезти из машины, ощутимо качнувшейся вниз-вверх под его весом. В джинсах и чёрной майке, обтягивающей массивную грудь. На широченные плечи натянут чёрный пиджак, кое-как застёгнутый на одну пуговицу. Не человек - настоящее страшилище. Наголо бритый бугристый череп. Покатый лоб, придавленные уши, сплюснутый нос и толстые губы. Глаза скрыты под тёмными очками.
Вдвоём неторопливо подошли к краю обрыва. Внизу крутыми изгибами текла оловянного цвета река. Не узкая, не широкая. Не быстрая и не медленная - обычная, одним словом, река. На отмелях стремительная, тихая в заводях, кое-где кружащаяся в водоворотах. Вдоль русла густые заросли кустарника и стволы упавших деревьев.
На другом берегу раскинулась большая деревня. Васильково. Вернее, то, что от неё осталось. Некогда оживлённое поселение, сейчас почти уже полностью позаброшенное. Из серой дымки не успевшего растаять в низине утреннего тумана выступали скелеты домов, бань и сараев, но кое-где и вовсе торчали одни лишь остовы печей.
Щуплый поднёс бинокль к глазам и долго всматривался в противоположный берег, пока бритоголовый уже не потерял терпение, которого у него и так, видимо, было не много.
– В такую рань, - просипел он, казалось с огромным трудом шевеля бесформенной массой губ, - Зачем мы сюда приехали? Порыбачить?
Занятый биноклем щуплый ответил ему не сразу. Прошло с полминуты прежде, чем он, пребывая в некоторой задумчивости, оторвался от окуляров и показал рукой вниз по течению реки.
– Неподалёку брод. Там местные ездят на "Нивах". На джипах переберёмся без особых проблем
Голос у него был густой, командный, с железными нотками и оттенками благородной усталости.
– А не проще через мост было?
– Нет, по мосту нельзя. Через мост он нас наверняка ждёт.
Бритоголовый развёл руками.
– Ну и пусть ждёт. Чего нам бояться? Пасечника этого - как звать там его?
– Могилевский Парамон Константинович, - произнёс щуплый раздельно.
– Вот-вот. По имени даже слышно - дед. В обед небось уж сто лет. Такую вон кодлу собрали ради него. Зачем? Хватило бы одного Васьки Косого. Поговорит с ним пусть по душам, как умеет, и тот подпишет всё как миленький.
– Васька Косой уже съездил к нему, - усмехнулся щуплый.
– Теперь из больницы не хочет выписываться.
– Как это? Такое лютое месилово было? Это он так Косого отделал? Да ладно...
– Вот тебе и ладно. Машина с моста слетела. Они с водителем чудом остались в живых. И объяснить, что произошло толком не могут. Показалась им дескать на мосту чертовщина какая-то... А трясёт до сих пор, не помогают даже лекарства.
– Ничего себе. Ну, а при чём здесь пасечник?
– Это они в таком страхе, наверное, от него убегали... Нет, конечно. Но запросто он мог организовать на мосту диверсию. А через брод вряд ли нас будет ждать.
– Диверсию? Да что это за Парамон такой?
– В советское время работал тут инспектором в природохране. В этих местах о нём ходят легенды. Не было никому от него спасения. Везде успевал. Всё видел, всё знал. В него и стреляли, и ножи совали, и поджигали, чего только не было. Хватило бы десятерых таких как он на тот свет отправить, а выходило наоборот...
– Ого. Крутой мужик по всему видать.
– Да. Из старых комиссаров. Воевал здесь в партизанском отряде. Один раз вступил в бой против целой роты фашистов. Якобы они в него несколько пуль всадили, а он всё равно выжил. Пропал после боя. А через неделю вышел из леса в чём мать родила. И вроде как лишился памяти. Зато открыл в себе сверхспособности, стал экстрасенсом. Не то судьбу предсказывает, не то излечивает от болезней и запоев. Приходили со всей округи к нему. Взгляд у него такой, словно и впрямь видит тебя насквозь. И мёд его пчёлы собирают какой-то особенный. Не просто там лесной или луговой, а даже так называемый пьяный мёд, который собирают с ядовитых растений. Не знаю правда или нет, но ещё говорят, он выкачивает мёд из ульев, не одевая комбинезона и сетки. Пчёлы его не трогают.