Блицкриг
Шрифт:
Всё как прежде вроде бы и всё не так. Просто теперь комната уже не кажется такой огромной и на всём лежит печать неумолимого времени. Ну, а что говорить, прошло без малого сорок лет. Он уже и сам прочитал многие из этих книг, а про другие точно знает, что не станет их читать никогда.
– Смотри. Ровно. Три.
Тимур пихал его в бок и делал глаза, показывая на приготовленные как по заказу три чашки. Натюрморт этот крепко поразил его сознание. Похоже он поплыл окончательно. Выражение лица у него стало совершенно по детски растерянным.
– Садитесь.
Пасечник гостеприимно суетился, поглядывая на каждого из них поочерёдно сверкающим взглядом, казавшимся то строгим, то наоборот проказливым, и сбивая этим ещё более с толку. Что происходит? Может спустить Тимура с цепи?
Фёдор Маркович подошёл к окну. Вид из него открывался великолепный. В этом месте река уходила излучиной вдаль. На лугу видны были домики ульев. Попытался пересчитать, но быстро сбился. Вроде бы не менее трёх десятков. Скосил глаза на тетрадь. Что он там пишет? Не разобрать. По листам как будто прошлись муравьи, обмакнув свои лапки в чернила. Никак мемуары задумал оставить?
За спиной слышно было как Тимур взгромоздился на жалобно хрустнувший под его весом табурет. Запахло душистыми травами. Пасечник разливал заварку по чашкам.
– А я думаю, кто шумит в деревне? К кому приехали? Никого ведь почитай не осталось тут. А потом прислушался, понял - это ко мне гости едут. Надо самовар ставить.
– Помню.
Фёдор Маркович повернулся. Пасечник обходил стол, наливал чай, переставлял чашки и даже успел подхватить неловко сброшенную Тимуром ложку, словно точно знал, что упадёт в эту секунду. Движения у пасечника были по-стариковски неторопливые, плавные, точно рассчитанные. Вложил ложку в руку потрясённому Тимуру. Погладил его по бугристой голове, словно непоседливого шалопая. Засмеялся и потрогал шишку на голове. Подул на неё.
– Болит?
Потрясённый Тимур замер ни жив, ни мёртв.
– Побаливает, - едва слышно с замиранием произнёс он, - Теперь уже не так сильно.
– Вот и хорошо. Угощу тебя мёдом.
Пасечник достал из шкафа туесок с мёдом, поставил на стол. Тимур потянул носом.
– Лесом пахнет. Или лужком.
Пасечник улыбнулся и поставил туесок прямо перед ним.
– Настоящего мёда, когда ещё попробуешь? В городе всё не то привозят на ярмарки. Там чего только не добавляют в него.
– Мёд я люблю. А у вас правда есть пьяный мёд?
Пасечник улыбнулся.
– Мёд - это жизнь. Эликсир бессмертия. Вы знаете, что люди с самых древних времён занимаются пчёлами? Пчеловодом был даже Аристотель. Пчёл разводили и скифы. Мёд - золото наших предков. По всему миру сейчас знаете сколько живёт пчелиных семей? Пятьдесят один миллион двести шестьдесят три тысячи пятьсот сорок семь. И это только на пасеках. Не говорю уж о диких.
– Так много?
– удивился Тимур, распахнув глаза, - И вы про всех знаете?
– Много? Это как посмотреть. Представляешь сколько маленьким пчёлкам надо трудиться, чтобы сделать хотя одну ложку мёда? А ведь мёд любят все. Вот ты любишь, Федя любит, и другие тоже любят. И не хватает его на всех. Как быть? А? Вот то-то и оно... А ты говоришь много пчёл на Земле.
– Надо помогать пчёлам.
– Правильно. Молодец. Посиди тут, покушай медку. Хорошо?
Тимур несколько раз быстро кивнул головой. Да что это с ним? Ведёт себя словно ребёнок. Фёдор Маркович сощурил глаза и шагнул к столу. Спутник его не реагировал, занятый облизыванием ложки. Придётся похоже всё делать самому. Он уселся на табурет. Похоже тот же самый, что и сорок лет тому назад. Пасечник налил ему чай в чашку.
– Приходил ко мне ещё совсем маленьким с бабушкой. Беспокоилась она за тебя... Помнишь или нет?
– Ничего не забываю. Не в моих правилах.
– Светлая у тебя голова. Всегда была светлая. Поэтому сильный ум. А я вот боюсь, что подзабыл уже многое. Стал даже записывать. Видел тетрадь небось...
– Парамон Константинович, выслушайте меня, наконец.
– Пожалуйста. Отчего бы не послушать?
Пасечник тоже присел на табурет. Взял в руки чашку. Прихлебнул горячей душистой жидкости. Сожмурился от удовольствия.
– Мы представляем одну солидную строительную компанию...
– А ты-то чего не пьёшь? Небось думаешь чай - баловство, а наперёд надо о деле?
– Обсудим дела. Потом попьём чаю.
– Да чего там твои дела? Пыль. В папочке у тебя бумаги. Договора, надо думать. Пришёл ты за пасекой. Подпись моя нужна. И не уговаривать пришёл - требовать. Отнимать в вежливой форме, а нет, так и силой забирать. Это по-вашему и значится покупать. Потому как договариваетесь вы только если отнять не можете.
– Ну что вы, Парамон Константинович. Зачем вы так?
– А ничего, Федя. Ничего. Потому что ничего отнять у меня ты не сможешь. Хоть десять машин сюда пригони, а не три как сейчас. Видел, что с ними стало? Чего побледнел? Не бойся. Пасеку отдам тебе по своей воле. Да. Не удивляйся. Отдам. Почему? Старый уже. Уставать начал... И не только в том дело. Не справился я, видать, раз ты ко мне приехал вместе с этими обалдуями. Стыдно мне... Надо делать чего-то.
Фёдор Маркович развёл руками.
– Не понимаю. Зачем вы тогда сразу не переписали участок на фирму? С представителем нашим обошлись так не вежливо. Он вам хорошие условия вёз, а вы его атаковали. На обратном пути машина с моста слетела... Ваша работа ведь?
Пасечник допил чай и налил себе ещё одну чашку.
– Чай. Люблю. Казалось бы, чего проще? А в сорок втором нам тут и не снилось такого. В лесах партизанили впроголодь. Москва тогда ещё не могла помочь как следует. Отряд небольшой был. Прибился к отряду при отступлении. Не мы на немцев охотились, они на нас. Как зайцы прятались по лесам, да кору на деревьях грызли. В кипятке её и заваривали иной раз. За чашку настоящего горячего чая можно было убить, пожалуй. А так и было, чего уж тут. Воевали за что? Чтобы пить свой чай, хлеб свой и мёд есть. Немцы в округе пожгли и посевы, и пасеки, и дома в деревнях... Понимаешь, тоже хотели на земле стать вместо нас хозяевами.