Блицкриг
Шрифт:
Пасечник сверкал глазами, пронизывал его взглядом. Не в силах выдерживать, Фёдор Маркович скосился на Тимура.
– Ты на него не смотри. Он нам тут в разговоре лишний. Пускай медку поест, чайку похлебает...
– Парамон Константинович, а что это вы нас с немцами сравниваете? Ничего себе... Мы же не разрушать пришли, как они. Наоборот, строить. Вы посмотрите во что только превратилась деревня? Одни же развалины. А будут новые красивые дома, новая дорога и мост.
– А почему же с немцами? Не с немцами. В войну немец про брод ничего не знал. Мост наши взорвали при отступлении, так немец долго без моста не доходил в Васильково, не до этого ему было, видать. Зато мы в деревню через брод перебирались, чтобы обогреться, обсушиться, покормиться. Пока немцу не показал
Фёдор Маркович почувствовал, как у него загорелись уши. Потом заполыхали и щёки. Нет, какая всё-таки зараза старая, в каком свете выставляет его. Ну ничего, ничего. Всякое приходилось выслушивать. Потерпит ради дела. А лучше на самого пасечника перевести разговор.
– Вы - герой. Слышал ещё от бабушки. Вы, говорят, только чудом остались в живых. В вас не то три, не то пять пуль попало. А кто говорил и все десять, да ещё ударило снарядом из миномёта и переехало танком. Бабушка помню считала, что это вас бог спас. Дедушка смеялся над ней. На войне и не такое бывает.
– И не такое. Верно. Помнится, я тогда на немцев пошёл с пулемётом наперевес. Один был у нас в отряде, трофейный как раз. Это я последний остался уже, всех поубивало. Поднялся во весь рост и попёр на них прямо по воде через брод. Не скажу, что в голове помутилось, ясная была мысль. Убьют. Это скорее в сердце. Такая меня злость взяла. Вот думаю, так мне эти места понравились. Природа. Пожить бы здесь. Нет, приходится погибать из-за чьей-то жадности. И придут сюда чужие люди, убившие других людей, чтобы хозяйничать вместо них. Неужели примет их эта земля? Не может, думаю, быть такого. Не может. Должны быть у природы свои законы и силы, чтобы оберегать себя от такого злодейства. Не может быть ей всё равно. И вот если бы только знать про это, если бы обладать такой силой...
– Вкуснотища, - произнёс Тимур, облизывая ложку до зеркального блеска.
– Кушай на здоровье. Мёд не только тело, он и душу исцеляет, у кого она есть.
Забавное это зрелище. Нелепое, но забавное. Может и в самом деле тут какая-то магия? Пьяный мёд? Иначе как объяснить происходящее с Тимуром?
– Чепуха, - Фёдор Маркович усмехнулся про себя.
Ну, пусть даже магия. Пусть колдовство. Ну и что? Он услышал главное - отдадут ему пасеку. Остальное - неважно. Почему? Зачем? Всё это обычные разговоры старика-неудачника. Поплачет о прошлом. Поругает настоящее. Проклянёт будущее. Жизнь прошла, напоследок надо придать себе значимости. Да и поговорить ему не с кем, видимо, порассказать видимо накопилось немало. Пусть говорит что угодно. Послушаем. Выпьем чайку. Выбора у него всё равно нет. Он это и сам понимает.
– Парамон Константинович, если хотите, поставим в договоре одним из условий обязательное сохранение пасеки. Будущему посёлку это никак не помешает.
Но старик словно бы и не услышал его. Приласкав Тимура, он снова вернулся к воспоминаниям.
– И вот я иду, стреляю, стреляю, стреляю. И в меня тоже стреляют, стреляют, стреляют. А вот попали в меня или нет, даже не вспомню никак. Пытался уж сколько раз, всё напрасно. Иной раз кажется несколько пуль в меня всё же ударило. Помнит тело как они попадали. Вот тут, тут и тут. Точно. Потом подумаешь, нет, не может этого быть. Не осталось следов. Все пули значит удивительным образом миновали меня. Но важно в тот момент было одно - не берёт меня смерть и всё тут. И я даже наступал шаг за шагом. Пока уже не дрогнули сами немцы. Прыгнули в грузовик и умчали за подмогой. И тогда только я понял, что и мне уже пора помирать. Мешком свалился в воду и поплыл вниз по течению, разглядывая облака. И будто бы с кем-то разговор веду по душам. Обо всём на свете. Про всё обыденное и про самое сокровенное, о чём раньше даже помыслить не смел. О том, что со мной будет и про то откуда всё появилось. Притом голос был и не мужской, и не
Фёдор Маркович насмешливо сощурил глаза:
– Всё-таки бог получается? Нет? А как же тогда вы остались в живых? Почему, как думаете?
– Вот почему так получилось со мной не знаю. Вернее, опять же и знаю, и не знаю. Правильно сказать, всю жизнь ищу ответ на это. Иной раз кажется, что вот-вот открою его, потом понимаю, опять всё не то... Принесла меня река в запруду лесную, устроенную бобрами, там и пришёл в себя. Очнулся, глядь, лежу на поваленных ими стволах в чём мать родила. И пролежал по всему видать долго. И ничего про себя не помню. В самом деле, как заново родился. В голове звон, пустота и в то же время ничего не боюсь, всё понимаю. Слышу дыхание каждого деревца, трепыхание листочка, понимаю о чём чирикает птичка. Вот удивительно, думаю. И отправился я бродить по лесу. Нет, не то чтобы выход искать, а как будто бы исследовать его, изучать, открывать заново. И так несколько дней ходил по чащобе. Не помню, чем жил, но и голодным как будто не был. Наконец вышел обратно к деревне. К тому времени вспомнил как раз немного кто я такой и откуда взялся. Вернулась память. Стыдно стало за нагой вид. Надо думаю, раздобыть одежду. Пошёл в Васильково. Посмотрел сначала, что нет немца в деревне. И дома целые. Ну а как увидали меня местные, глазам поверить не могут, что остался живой. Подойти бояться. Так с той поры и повелось. Но я не обижаюсь. И сам, понимаю, что говорить, чудным стал с той поры...
– Воссоединились с природой.
– Напрасно смеёшься. Так и есть. Ну вот ты слышал про всяких водяных, леших? Да? Вот что-то вроде этого. Дух природы. Пасечник.
– Хранитель.
– Вот. Точно. Хранитель. Правильно сказал. В сорок пятом как раз очень кстати вышло постановление о мерах по развитию пчеловодства. В колхозах, совхозах, личных хозяйствах. Обеспечить, расширить, улучшить. Пасеки -- это же не только мёд, но и опыление сельхозкультур. Вот я и стал этаким хранителем-сторожем здешним. Инспектором. Пасечником.
Он показал рукой в окно, в сторону обширного луга. Фёдор Маркович облизнул губы. Да. Именно на такие участки у воды всегда самый бешеный спрос. И уже даже есть покупатели. Только этот сумасшедший старик мешается под ногами.
– Так не пора ли вам отдохнуть, Парамон Константинович?
– с нажимом произнёс Фёдор Маркович.
– Тоже правильно говоришь, пора на покой. Мне без малого сто одиннадцать... Но не столько телом устал, сколько духом. Времена меняются, люди. Не нахожу своего места в новом мире. Нужен тут новый смотритель вместо меня. А мне бы уже переродится в новом качестве.
– Кем, если не секрет?
– Кто ж его знает? Перерождение штука такая, выбирать не приходится. Стану пчелой где-нибудь в Австралии.
– Зачем же так? Пчелой...
– А как ты хотел? Не везде пчёлкам должный уход и отношение. Используют их труд почём зря ради денег, насилуют, уничтожают. Повсюду нужна им защита.
– Понятно.
Впрочем, ничего ему не было понятно, кроме того, что старик по какой-то своей причуде всё-таки решил уступить ему участок.
– Вот я тут и подготовил бумагу. Акт. Прочитай и, если согласен, впиши имя и поставь подпись.
Взял из рук старика исписанный с двух сторон тетрадный лист. Написано в духе, Могилевский Парамон Константинович передаёт вверенное ему хозяйство. Имущество передано по описи. Опись и схема оказались на обороте листа, хорошо знакомые с детства: река, луг, лес, поля.
– А это на плане ульи?
– Пчёлы у тебя не должны быть в обиде. Ты - пасечник. За всю экосистему в ответе. Со всеми вытекающими.
– Это что значит?
– Ты ведь учти. Обретаешь знание великое. Знание - сила. Как использовать решай сам. Во благо себе или всем. Хочешь - строй здесь новые дома. Продавай. Оно и правда сильно всё обветшало. Только помни. Не в церкви. Никто не отпустит грехи. Справедливость - высшая мера. Не справишься, погубишь от жадности своей пасеку, и всё. Вместе с ней и сам кончишься в одночасье. И перерождения следующего у тебя не будет.