Ближе некуда
Шрифт:
Ты не должен никому, кроме Ли-ры, говорить о своем детстве, Терн.
Ты не должен позволять себе влюбляться, Терн.
Ты не должен называть меня матерью в Белом мире, Терн.
Ты не должен называть меня по имени в Снежном мире.
Ты не должен. Не должен. Не должен.
Хватит с него. Теперь — хватит.
Вокруг была тьма, и ночь, и только одна звезда горела в этой ночи, и только она освещала ему путь.
— Одн-на! — закричал он.
Крошечный силуэт в конце улицы замер, и он понял, что она ждала его, ждала, стоя здесь на ветру, на морозе, без шапки.
Он никому ее не отдаст. Он слышал
Терн вернулся домой за полночь. Он пошел на озеро, где раз за разом обошел все проруби, куда уже начали опускать приготовленные заранее шашки. Веревки казались такими ненадежными, и, если бы не опыт, который чуть не лишил одного из испытателей глаза, он бы не поверил, что от них будет хоть какой-то толк.
Он представил, как взрыв отбрасывает Одн-ну назад, как она летит в облаке крови в небо, и закрыл глаза, понимая, что следующие несколько дней могут стать для них последними. Ей вовсе не обязательно знать о том, что он вампир. За несколько дней ничего не случится, а потом он ей все расскажет… Если они не умрут.
Арка устроила ему истерику на следующий день после дня рождения отца. Как оказалось, она ходила к Одн-не, но та не вцепилась ей в волосы и не стала оправдываться под градом обвинений. Как оказалось, она знала об обещании — подслушала разговор Паны и Онел-ады, когда однажды пришла в гости, пока Терна не было дома. Они говорили обиняками, но Арка не была дурочкой и сумела сложить два и два.
— Знахарка нашлет на тебя проклятье, ты знаешь, — сказала она, улыбаясь. — Твоя милая умрет, не встретив первого рассвета после вашей свадебки. Уж я-то знаю, о чем говорю, поверь.
— Ты считала ее своей сестрой, — сказал Терн, не отрываясь от письма, которое писал — это письмо Фелик должен будет отдать Одн-не, если его не станет. — Ты готова была отдать за нее жизнь, кажется, даже клялась в этом. Что-то изменилось?
Арка, все так же улыбаясь, прислонилась к дверному косяку и скрестила руки на плоской груди.
— Знаешь, как легко любовь превращается в ненависть, Терн? По щелчку пальцев. Я хожу по улице, не смея поднять головы. Мне плюют вслед и называют опозоренной. Я едва удержала отца — он собирался прийти и избить тебя до полусмерти за то, как ты поступил с его дочерью.
Она говорила спокойно, но за этим спокойствием крылась боль. Терн прекрасно знал, что разрушил ее жизнь — просто потому что мать разрушила его жизнь, просто потому что он может разрушить жизнь Одн-ны. Не просто может — хочет этого. Эта мысль не давала ему покоя, как бы он ни пытался ее от себя отогнать. Всю ночь Терн лежал в постели, думая о том, правильно ли делает, правильно ли поступает. Лучше бы его мать убила его и в этом мире. Почему не сделала этого? Не успела? Была слишком занята, бегая от охотников, чтобы заметить беременность, а потом стало уже поздно?
— Ты здесь ни при чем, — сказал он, нахмурившись. — Они не имеют права тебя винить, я сам от тебя отказался, я сам нарушил данное моим отцом слово.
— А вот жалость твоя мне не нужна, — сказала Арка с достоинством, которое он у нее привык видеть еще с детства. — Терн, ты же
Тут ее голос дрогнул.
— Она смотрела мне в глаза, Терн, она обнимала меня и желала мне счастья, когда ты вернулся, и мы назначили дату свадьбы. Почему она так поступила со мной?
Арка часто заморгала, пытаясь сдержать слезы. Терн отложил письмо в сторону и посмотрел на нее так, как обычно смотрел — с теплом, уважением и привязанностью.
— Мне жаль, что так получилось, — сказал он. — Это все, что я могу тебе сказать. Я поговорю с твоим отцом…
— Да не нужно с ним говорить! — закричала Арка, топнув ногой и заливаясь слезами. — Не нужно! Верни все назад, Терн! Верни мне Одн-ну, верни мне веру в нее, верни мне мою подругу!
Она развернулась и, толкнув дверь, выбежала прочь.
Несмотря на то, что Терн и Одн-на были теперь официальной парой — и официальными изгоями в деревне, ведь все знали наверняка, что она и Терн встречались уже давно и позорили своих родителей всеми возможными способами — времени на уединение у них почти не было. Джорнаки шли к деревне, и вот-вот уже должны были вступить на территорию округа Атт, и каждый, кто мог держать в руках оружие, сжимал его покрепче. Еще немного. Еще чуть-чуть. Еще пара дней, и этим оружием предстоит воспользоваться — выстрелить, уколоть, разрубить.
Волки перебрались в деревню. Если джорнаки пройдут здесь, им останется день пути по лесу до волчьих нор — а после большого полнолуния многие волчицы ждали прибавления в семействе и не могли ни бежать, ни сражаться.
Все понимали, что силы слишком неравны, и что помочь им может только чудо. Терн встретился с Одн-ной в сторожке в ту последнюю ночь, и рассказал ей, что Ли-бела закончил пушку, которая должна будет стать их последней надеждой, если затея с озером провалится.
— Мы установим ее на главной дороге. У нас будет время на один, может, два залпа — больше зарядить не успеют.
— Мы постараемся сделать на озере все, что можно, — сказала она. — Подпустим их близко, очень близко, чтобы наверняка.
Он кивнул.
— Заряжать будут моя мать и Олл-ард. Женщины уже сегодня заберут детей в волчью деревню, но если джорнаки пройдут тут — их некому будет защитить.
— Они не пройдут, — уверенно сказала Одн-на.
Он не был в этом так уверен. Ли-ра, почти обезумевшая после пропажи дочери, стала сыпать беспорядочными пророчествами, и в одном из них увидела человека, который обречет эту битву на поражение. Клиф присутствовал при этом припадке — ангел словно вспыхнула изнутри, загорелась, раскинула свои белоснежные крылья, а потом закричала: «Предатель! О Боже, нет!» и упала на землю без сознания. Знали только Пана, Клиф и Терн. Отец стал подозрителен, как никогда, он каждую ночь обходил дозоры, проверяя, бодрствуют ли часовые, постоянно порывался проведать, все ли в порядке с передней линией защиты, все ли капканы работают, все ли ловушки заряжены и ждут своего часа.