Близкие люди
Шрифт:
Что же делать? Что же теперь ему делать? Знает Витася или не знает, и если знает, то сколько? Не он ли, Господи, спаси и помилуй, прислал ту, в черных одеждах и без лица?..
Жаба тяжело плюхнулась в желудке, и тошнота покатилась вверх шерстяным клубком, грозя сейчас же выкатиться наружу.
Он вспомнил сумерки и как вечерним светом налился дверной проем, и из этого неровного света как будто выткалась она. Дьяволица.
Она уже приходила. Давно. Но он все тогда сделал, как она приказывала, и она больше не наведывалась. Он уж и подзабывать стал, успокоился как-то
Ну как, как он выполнит то, что она велела?! Ведь пропадет совсем!
А тут еще Витася вмешался, будь он неладен, и неизвестно, что у него по-настоящему на уме Он не прост, этот сельский капиталист, и смотрел он как-то особенно, как будто хотел чего высмотреть, и говорил странно — не до конца…
Он заскулил и ладонями закрыл давно не мытое и как будто чужое на ощупь лицо. Щеки были колкие и горячие. Он знал, что пропал, пропал, и спасенья нет, и никто не спрячет его, не укроет, не покормит блинчиками с вареньем…
— Ленька!
Он вздрогнул и повел ошалелыми глазами — ему показалось, что завизжала накрепко запертая калитка, торчащая посреди участка.
— Ленька, твою мать! Что ж ты сидишь, твою мать! Я тебе какого хрена пятый раз про эти …ные поилки говорю?! Меня с утра председатель вызывал, а ты все сидишь!.
И опять мат, мат, в разных сплетениях и вариантах.
Это Петровна пришла напомнить ему о работе.
— Сейчас иду, Петровна, — заискивающе проскулил он, соображая, осталось ли чем опохмелиться. — Сейчас, сейчас иду. Пять минут…
Ему нужно было не только чинить эти растреклятые поилки.
Ему нужно было собирать народ и натравливать его на ненавистную стройку.
Так приказала ему дьяволица, и он не смел ослушаться.
Степану казалось, что, запертая в его сейфе, лежит бомба замедленного действия. Только никакие саперы обезвредить ее не могут.
Белов, посмотрев тетрадку свежим взглядом, сказал:
— Все возможно, Степа. Только ты все равно сейчас ничего ни у кого не выяснишь, да и выяснять нечего.
Степану показалось, что к потрясающему воображение выводу о том, что Володька шантажировал кого-то из своих, он отнесся довольно равнодушно.
И вообще все происшествие как-то немого отодвинулось, стало менее значительным. Завозили плиты, потом трубы, потом бетон, потом началась какая-то неразбериха с техническими характеристиками, потом «поплыли» сваи, которые месяц назад поставили «на века». Степан метался между Большой Дмитровкой, Сафоновом и Профсоюзной, где неожиданно начал чудить заказчик, отказываясь принимать совсем готовое здание, и нужно было умолять, убеждать, уговаривать, настаивать, ссылаться на такие-то и такие-то пункты договора, выпрашивать платежки, скулить.
В общем, плодотворно работать.
Чернов был мрачен. Что-то его сильно угнетало, но Степану недосуг было заниматься черновским морально-нравственным состоянием. Чернов все порывался что-то Степану сказать, и в среду вечером они даже договорились, что останутся после работы,
Так они и не поговорили, и Чернов больше на разговор не напрашивался.
— По-моему, мы ситуацию недооцениваем, — сказал он грустно утром в четверг, — вот помяни мое слово, что-нибудь еще стрясется.
— Пошел к черту!.. — буркнул Степан. — Пророк нашелся.
— Вы о чем? — спросила пролетавшая мимо с какими-то бумагами Саша Волошина. — Степ, ты не забудь, вечером приезжают немцы из «Дюпона». Я велела в переговорной цветы поставить.
— И без цветов не заболеют, — сказал Степан недовольно.
«Дюпон» торопил его с принятием решения, потому что «Строительные технологии» были выгодным партнером даже для такого гиганта, как «Дюпон». Компания не слишком новая, но и не так чтобы старая, достаточно успешно или, как говорится в официальных отчетах, «планомерно» развивающаяся. У Степана были собственные поставщики, не такие крупные и известные, как «Дюпон», но все же давние и проверенные временем, и он до сих пор окончательно не понял, чего ради он должен их менять.
Если «токмо престижа для», так спасибо, нам не надо, мы за престижем не гонимся.
— Убрать цветы? — с сомнением переспросила Саша.
— Да не надо ничего убирать, Саш, — сказал Чернов, странно морщась, — просто он не в настроениях.
— Если ты в настроениях, — проговорил Степан с нажимом, — тогда прими за меня решение, куда, к черту, мне присобачить этот «Дюпон».
— Да мы ж еще месяц назад решили, что до осени ничего и никуда собачить не будем!..
— Ну так пойди и расскажи это немцам! Расскажи, а потом можете вместе до посинения цветы в переговорной нюхать!
— Вадим, — торопливо проговорила Саша, — я у тебя хотела спросить по поводу договоров, которые Эдик должен подписать…
Чернов мрачно усмехнулся — разгадал ее маневр. Он вообще всегда видел ее насквозь, по крайней мере ей так казалось.
— Саш, все в порядке, спасать меня не надо. Я ситуацию контролирую. — Тем не менее на Сашу он старался не смотреть и глаза отводил слишком явно, и опять где-то между желудком и горлом у нее шевельнулся привычный, унизительный страх.
О чем он догадывается? Что он тогда сумел увидеть? Он нашел тело, он первым приехал тем утром на место происшествия, и он явно знал что-то такое, чего не знали остальные.
Это Саша чувствовала так определенно, как будто Чернов сказал ей об этом.
Из-за этого она в последнее время даже стала избегать его и старалась лишний раз не попадаться ему на глаза, чего никогда не делала за все время своей работы в «Строительных технологиях».
— Кстати, что там с договорами, которые Белов должен подписывать? — спросил Степан. — Или ты просто так выступала? Ради черновских прекрасных глаз?
Саша улыбнулась.
В ее улыбке не было зазывного кокетства, сознания женской силы и желания власти — одно только дружелюбие и искреннее расположение.