Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Яров Сергей

Разумеется, соседям приходилось принимать участие и в похоронах жильцов, умерших в их домах. Работа эта была тяжелой даже для здоровых людей и потому не всегда и не все могли откликнуться на просьбу о поддержке. Обычно хоронить помогали только дворники, чей труд оплачивался [1195] . Это являлось их обязанностью, но все понимали, что имелось много способов уклониться от выполнения своего долга. Да и традиции не позволяли полностью перекладывать заботу о погребении родных на плечи чужих людей, не давая им ничего взамен. Бывали случаи, когда родственники или друзья не могли заплатить дворнику и должны были обращаться к соседям. С. Магаева, пытаясь похоронить преподавательницу, учившую ее музыке, писала, какие мытарства ей при этом пришлось испытать: «Килограмм хлеба собрать не удалось. Кусочки хлеба отдали дворнику, прибавив какие-то вещи покойной» [1196] .

1195

Мухина Е. Дневник. 11 февраля 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 82 об.; Смирнова (Искандер) А. В. Дни испытаний. С. 196.

1196

Магаева С. Ленинградская блокада. С. 39.

Проводились такие «сборы», однако, крайне редко. Все голодали, и каждый должен был рассчитывать лишь на себя. Расплачивались с дворником часто хлебом, который удавалось «накопить» за счет пайка умерших [1197] . Но этим обычно занимались родные, а соседи не очень-то церемонились с трупами тех, у кого в живых не оказалось никого из близких. Тела выбрасывали на улицы и подбрасывали в чужие дома и дворы [1198] . Многих соседей еще удерживали слабость здоровья и боязнь наказаний – но не всех. Они не собирались платить за других людей, но испытывали брезгливость и страх при виде мертвых и опасались эпидемий. И. Ильин рассказывал, как привез подарки от командира батальона его жене и дочери, оставшимся в Ленинграде. «У них и форточку открыла, чтобы они на холоде лежали», – ответила, плача, соседка [1199] , но едва ли у всех быстро могло пройти искушение разом покончить с этим ужасом.

1197

Разумовский Л. Дети блокады. С. 56.

1198

Зеленская И. Д. Дневник. 9 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 50 об.; Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 249 (Запись 20 февраля 1942 г.); Стенограмма сообщения Александрова М. Г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 2. Л. 32.

1199

Ильин И. От блокады до победы. С. 181.

2

Во время блокады уменьшалось число тех благодеяний, которыми привыкли обмениваться малознакомые люди. Соседи – не родственники, их редко одаривали хлебом, величайшей драгоценностью «смертного времени». И вода была ценностью. Одна из блокадниц в своих записках особо отмечала, как сосед, «скромный, тихий бухгалтер», испытывая нужду, «осмелился зайти к нам, чтобы попросить кипятку» [1200] . Ему не отказали, но ведь известны и другие случаи. Вот переданный воспитателем детского дома рассказ шестилетнего мальчика-сироты. Он увидел, что его мать, вернувшись домой, упала на пол: «Я испугался, побежал воды просить у соседей. Они не дали воды, воду было трудно привозить» [1201] . В. Н. Никольская писала о своей тете, жившей в тяжелейших условиях: «Температура комнаты минус 2. Хлеба нет 1¹/₂ суток, ни глотка воды и никакой еды… давно. Воды нет 10 дней». Но и это разжалобило не всех: «…Выпрашивает в день чашку, две воды у соседей. Дают неохотно» [1202] . Обращалась ведь не один-два раза, а каждый день – и ожесточились люди, у которых и без того было много забот.

1200

Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 43.

1201

Цит. по: Раскин Л. Дети великого города. С. 69.

1202

Никольская В. Н. У тетки: ОР РНБ. Ф. 1037. Д. 907. Л. 6.

Обмен между соседями иногда принимал столь экзотичные формы, что его «взаимовыгодность» определить трудно. П. М. Самарин отдал молоко соседке, угостившей его кофе [1203] . Семья Л. Ратнера получила стакан пшена за чемодан, который понадобился уезжавшим в эвакуацию соседям [1204] . Мать Л. Рейхерт делилась продуктами с дворничихой – та смогла «отоварить» все ее «карточки», а это было крайне трудно [1205] . Е. А. Кондаков вспоминал, как варил суп из очисток, отданных ему соседкой, – им он кормился вместе с ее дочерью, которую мать оставляла дома на его попечении [1206] .

1203

Самарин П. М. Дневник. 2 апреля 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. On. 1 Л. Д. 338. Л. 109.

1204

Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. С. 147.

1205

Рейхерт Л. Мать и двое нас. С. 413.

1206

Кондаков Е. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 123.

Соседка Н. Соболевой попросила ее привести на «елку» сына – ей удалось приобрести два билета. Видимо, они условились о том, что часть продуктов, если удастся, она принесет домой; девочке удалось на «елке» выпить чай с печенинкой [1207] . А. Каргина и его бабушку соседка угостила лепешками из муки и детской присыпки: «Мы ей подарили чесночной настойки» [1208] . Другой семье удалось купить елку перед новогодним праздником и сосед, работавший в порту, предложил обменять ее на «ящичек сказочной американской кураги» [1209] .

1207

Лаврентьева Л. И., Соболева Н. В. [Запись воспоминаний] //Там же. С. 152.

1208

Запись в дневнике школьника А. Каргина 13 января 1942 г. цит. по: Буров А. В. Блокада день за днем. С. 123; см. также его запись в дневнике 23 февраля 1942 г.: «Утром мы сменялись с одной хозяйкой из нашего дома. Мы ей дали картошки сушеной 50 г, а она нам дала 50 г сушеного лука» (Там же. С. 147).

1209

Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 46.

«Сделка состоялась, курага спасла нам жизнь» [1210] – мы не знаем, всегда ли обмен имел такое значение для судеб людей, но то, что он помогал им выстоять и сохранить нравственные устои – несомненно. Эта солидарность живших рядом ленинградцев, осознавших, что им в одиночку не выстоять в блокадном кошмаре, не исчерпывалась, конечно, только дележкой еды. Свидетельства фрагментарны, но и из них мы узнаем, что помогали эвакуироваться соседям, утепляли их комнаты, носили им письма [1211] . Менялись обычаи, становились более жестокими нравы, но даже и ритуал угощения соседей не исчезал полностью. Чаще делились суррогатами и «отходами» – картофельными очистками, соевыми продуктами, столярным клеем, лепешками из кофейной гущи, клеевым соусом, – но и не только ими [1212] . Ничто не было лишним: нередко то, что называли «бурдой», соседи ели за одним столом. И здесь стремились, как и везде, хоть чем-нибудь отблагодарить за помощь.

1210

Там же.

1211

Нежинцева Т. Расскажу о своем муже. С. 348; Глухова Г. И был случай… С. 221; Лисовская В. М. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 158.

1212

Самарин П. Дневник. 23 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 338. Л. 59; Глинка В. М. Блокада. С. 178; Буров А. В. Блокада день за днем. С. 124; Память о блокаде. С. 82, 83.

3

Разумеется, отношения между соседями не всегда являлись теплыми и дружескими. И до блокады «коммунальные» ссоры были обычным явлением. Война не всегда стирала неприязнь соседей к другим жильцам, иногда и усугубляла ее. Отмечалось и воровство [1213] , стремление выжить за счет других [1214] .

На кухне грелись все и видели, кто и чем питался – как при этом не могли возникнуть раздражение и зависть? Здесь же находились и маленькие дети. Будучи, как и прочие, голодными, они смотрели, как кормят других людей [1215] . Им не все можно было объяснить, они не всегда способны были понять, что им положено, а что нет. Они смотрели, надеясь, что им что-то перепадет – и еще много другого, тягостного, постыдного случалось на этих блокадных коммунальных кухнях. Одна из девочек, переживших войну, позднее вспоминала, как варили в кастрюле суп из принесенного матерью стакана гороха: «А соседка учуяла наверху, и она прибежала: „Девочки…горох готов“». И несколько раз она приходила, ожидая, что ее угостят. Наверное, и эта соседка когда-то делилась с ними или была их хорошей знакомой – но люди испытывали такой голод, что отдать еду теперь не могли: «Когда эта Надька ушла, мы набросились на него, естественно, и говорили: „Как хорошо, что она пришла. Он у нас хоть разварился“» [1216] .

1213

См. воспоминания 3. Лихачевой. Цит. по: Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 448.

1214

См. воспоминания Е. А. Скобелевой: «…Чтобы переехать, требовалась машина. Машину давали только за дрова. И вот соседи выше этажом указали начальнику госпиталя на наши дрова, их перевезли, а мы остались без дров» (Скобелева Е. А. Родина моего детства. С. 12).

1215

См. Налегатская А. В. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 191–192.

1216

Интервью с Л. П. Власовой. С. 69.

Самые горькие истории – о том, как соседи обворовывали попавших под их опеку сирот и тем самым обрекали их на смерть. Едва ли это всегда было обдуманным расчетливым шагом – но логика корысти, когда детей брали к себе только потому, что у них имелись «карточки», неизбежно вела именно к такому концу.

«Соседи вынесли к себе из нашего дома все, что могли унести. Они же взяли меня к себе, но весной перестали давать еду, и я у них в огороде ел всякую траву. Однажды услышал, как хозяин сказал своей жене, чтобы она не давала мне ничего, т. к. „он должен умереть"», – сообщал позднее один из воспитанников детского дома [1217] . Ему чудом удалось спастись. Он ушел к другим соседям и те отдали его в приют. Расскажем и еще об одной истории. Она описана в дневнике М. В. Машковой. Полугодовалый мальчик, несколько дней сидевший у трупа бабушки, был принят на иждивение семьей дворника. На этой трагедии решили поживиться. У погибших родных мальчика взяли «карточки» и поэтому «не торопились с оглаской и похоронами». Ребенок, похоже, их не очень интересовал: «Обовшивел, высох, получил тяжелые пролежни» [1218] .

1217

Цит. по: Котов С. Детские дома блокадного Ленинграда. С. 186.

1218

Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 24 (Запись 5 марта 1942 г.).

В том, что младенцы-сироты оказались в таких условиях, не всегда проявлялся жестокий умысел. Где достать необходимое для вскармливания молоко, как избавиться от вшей, ставших бичом всех горожан? Где выстирать пеленки, если нет ни воды, ни дров? И смирялись с блокадным бытом, как с неизбежным злом, как постепенно смирялись и с другими, недопустимыми ранее отступлениями от обычной этики. Безразличие и апатия были спутниками «смертного времени». У таких историй мало свидетелей, но и случайными их назвать нельзя. Ради куска хлеба были готовы на все, и это происходило не только тогда, когда речь шла о детях. Ребенок доверчив, не умеет за себя постоять, и велико искушение воспользоваться его наивностью и беспомощностью, когда голод выворачивает человека наизнанку.

За закрытой дверью отнимают еду у младенца, а кому он скажет о своих страданиях?

4

С каждым месяцем все больше и больше обнаруживалось слабых и опустившихся людей – как им всем помочь? И клеймо блокады отпечатывалось даже на лицах дворников, чьи места считались «хлебными» – не все ведь воровали. И. С. Глазунов рассказывал, что члены его семьи, пытаясь похоронить бабушку, просили «толстую до войны, а теперь не узнаваемо тощую как скелет, добрую тетю Шуру, дворничиху взять вместо 350 граммов хлеба 200». Добавили еще 100 руб. – и «лишь после долгих уговоров она согласилась» [1219] . Д. С. Лихачев вспоминал, как стал отказываться дворник, помогавший ему ранее, носить дрова [1220] . И даже в цензурованном биографическом очерке 1940-х гг. было отмечено, что не хотел дворник идти с дружинницей в «выморочные» квартиры, хотя это являлось его долгом [1221] . Ломались и они, как надеялись, более стойкие, под свинцовой тяжестью блокады.

1219

Глазунов И. С. Россия распятая. Т. 1. Кн. 2. С. 103.

1220

Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 466.

1221

Цукерман С. Дружинница. С. 34.