Блондинки не сдаются
Шрифт:
— Прости… за все, что я наговорила и наломала. Как-то так получилось неудачно и нелепо. В общем, не хотела тебя обидеть. Спасибо за помощь, которую ты предложил.
— Иди спать, — я нажимал на пульт, меняя в кадре минералы и быстро просматривая получившиеся снимки на компьютере.
— Если хочешь, я помогу тебе, — решила проявить она инициативу.
— Спать, — отрезал я. — Сам справлюсь.
— Вредина, — обиженно процедила Маша и убежала, хлопнув дверью.
Совсем еще ребенок. Руки почему-то тряслись, а сердце бухало как колокол в дни церковных праздников: гулко, звонко и сильно. Что за
Изгиб спины и осиная талия были совершенными. Тонкие черты лица делали Машу похожей на русскую княгиню: гордый разлет бровей, глаза, бурлящие безрассудством, смелостью и детством, и чувственные губы с великолепной пышной грудью. Не знаю, сколько я сидел, погруженный в свои мысли и непонятные желания. Махнув на работу рукой, упал, не раздеваясь, на диван и провалился в сон. Будильник забыл поставить.
Утром меня разбудили какие-то звуки за стеной. Я попытался разлепить глаза. прогоняя остатки сна. Сделать это было непросто. Зевнул и взглянул на циферблат часов. Вот черт! 12 дня! Проспал! Я резво вскочил и помчался в ванную, на ходу снимая рубашку.
Когда открыл дверь, Маша стояла без одежды под душем и ловила губами капли воды. Увидев мое изумленное лицо, она вскрикнула.
Я попятился назад, чертыхаясь, и демонстративно хлопнул дверью.
— Закрываться нужно, дурочка! — крикнул я. — Поторапливайся!
— Я не выйду, пока ты не уйдешь! Негодяй! — ругалась она внутри, забыв про свое раскаяние и извинения. — Ты специально!
Я понял, что терпение иссякло, и забыв про здравый смысл и осторожность, рванул обратно. Ну погоди, редиска!
Я торопливо выскочила из ванной, проклиная себя за безалаберность. Он так крепко спал, что я расслабилась и совсем забыла, с кем нахожусь.
— Не выйду, пока ты не уйдешь! Негодяй! — громко прокричала я, чтобы он услышал, а сама быстро схватила халат, но одеться не успела.
Он влетел с таким выражением лица, что колени мои подогнулись от страха. Схватив пластиковый ковшик, лежавший на ободке раковины, принялась отбиваться им, размахивая словно шпагой, и закричала изо всех сил.
— Не подходи, извращенец! — отступив к стене, я лихорадочно натягивала халат на плечи.
Андрей перехватил ковш и с силой вырвал его из рук, отбросив в сторону. Потом отнял у меня одежду и прижал стене как цыпленка.
— Я пытался быть вежливым, понимающим и гостеприимным! Ты истеричка, которой надо лечить голову! Недотрога! Дура! — он никак не мог успокоиться, придумывая мне диагнозы один обиднее другого. — Закомплексованная моралистка! Стой теперь в чем мать родила, пока я буду мыться.
Потом с остервенением стал стаскивать с себя одежду, бросая ее на кафельный пол. Ужас парализовал меня. Я закрыла глаза и отвернулась.
— Куда, — Андрей бесцеремонно схватил меня на подбородок и развел руки. — Смотри на меня!
— Не буду, — упрямилась я, стараясь не заплакать, и уткнулась в стену головой.
— Напрасно,
— Я подам на тебя в суд! — пригрозила я. — Напишу заявление в полицию! Тебя посадят!
— Испугала, — Андрей хлопнул по руке, чтобы я наконец-то открыла глаза. — Тебе не поверят, потому что у меня есть расписка. Это будет выглядеть сознательным поклепом ради неуплаты долга.
— Негодяй ты, — прошептала я, не в силах отвести взгляд от его тела. Стыд, смущение, страх и любопытство перемешались в вихрь, который мешал мне думать.
Он, ничуть не стесняясь ситуации, медленно выдавил на щетку зубную пасту и стал чистить зубы, потом, растягивая каждое свое движение, не спеша побрился.
— Ну как? — повернулся Андрей ко мне. — Готова?
— К чему? — прохрипела я, обнимая себя руками и трясясь как заяц.
— Оставить меня одного, чтобы я мог спокойно и без истерик помыться? Или у тебя созрели другие предложения? — он ухмыльнулся.
Не слушая его, я выскочила из ванной и пулей ринулась в комнату, где валялось платье и сумка. Быстро напялила одежду и выбежала из квартиры. Больше я сюда ни ногой! Никогда и ни за что!
Вернувшись домой, переоделась и взглянув на часы, поняла, что нет смысла идти на занятия. Поэтому пообедав, решила направиться в художественную мастерскую. Я наведывалась туда через день — или рисовала, или училась в группе.
Студией живописи руководил грузный и немного хмурый Иван Петрович Власов, потомственный художник. Его вера в мои способности поддерживала все два года, пока я пыталась усидеть на двух стульях: училась в университете, чтобы получить образование, которым никогда в жизни не воспользуюсь, и бегала в студию. Я хотела связать свою жизнь с искусством. Уроки были платными, все расходные материалы — кисти, холсты, краски — тоже. Поэтому умудрялась подрабатывать то в фастфудах, то в кафе, то разносчицей пиццы, но нигде долго не задерживалась. Получив необходимую для себя сумму, я увольнялась и какое-то время могла спокойно рисовать.
В университете меня спасала отличная механическая память, и к сессиям я походила с зачеткой с автоматами по многим предметам.
Ивану Петровичу удалось уговорить меня попробовать свои силы на выставках. Хотя те бледные картины были обычными студенческими этюдами, а не полноценными, законченными работами.
В студии царила была особая атмосфера — тишины и наполненности одновременно. Сюда в основном приходили любители с задатками к рисованию, но руководитель мастерской взял надо мной шефство и даже позволил занять угол, где я, высунув язык, творила свои полотна. Как же это было здорово!
Забыв обо всем на свете, я погрузилась в процесс, пока меня не отвлекло треньканье смартфона. Взглянув на экран, нахмурилась. Андрей прислал сообщение и приложил фотографию, которую сделал ночью на кровати. Увидев себя в идиотских лохмотьях, я сжала кулаки и несколько раз выдохнула. Надо взять себя в руки, сказала я, еще раз взглянув на уродливый снимок.
“Закончишь, свистни.” — написал он.
Рабовладелец и феодал, подумала я с отвращением. Озабоченный негодяй, вот он кто!
— Ты отвлеклась, — вывел меня из задумчивости трубный голос преподавателя. Я вздрогнула и спрятала телефон в сумочку.