Блудное чадо
Шрифт:
– А теперь молитесь, чтобы ветер хоть ненадолго стих, – сказал он, когда уже подъезжали к порту. – Тут все лето дует. Не всегда суда могут так встать, чтобы к ним с берега лодки подошли. Трудно было найти менее удачное место для порта – без речного устья и хорошей гавани. Кто только выбрал эту длинную косу между морем и озером? Тут разве что рыбакам хорошо жить, у них лодки чуть не к самому берегу могут подойти. А торговым судам это мелководье шириной в две сотни шагов – хуже адской муки. Прости Господи…
Он перекрестился.
На рейде стояли три флейта и пинасс. Лодки, как и говорил Герхард, сновали между судами и молом. На молу и на берегу шла бойкая торговля – рыбаки предлагали свежевыловленную рыбу, пекари привозили еще горячий хлеб, матросы покупали свежие припасы и продавали свои морские диковины, здесь можно было приобрести и говорящего попугая, и мартышку, и бочонок английского пива, и сапоги из испанской кожи. Тут же стояли телеги с мешками – на голландский пинасс грузили курляндское зерно нового урожая.
– Узнаю, куда он собрался заходить, – сказал Герхард, указывая на стройный, непохожий на пузатый флейт трехмачтовый пинасс. – Было бы хорошо, если бы в Данциг.
Спешившись, он отдал поводья Ваське и побежал по молу.
– Да это целый дом! – воскликнул удивленный Васька.
Пинасс был более двадцати саженей в длину – таких домищ и на Москве нашлось бы мало.
– А ты думал…
– Ничего я не думал!
Воин Афанасьевич усмехнулся: Васька сказал чистую правду.
Занятный ему попался спутник в этом опасном путешествии. Васька был малограмотен, нескольким немецким словам научился от Воина Афанасьевича и считал, что всю немецкую грамоту превзошел, жизни за пределами Москвы не знал вовсе, и, если бы оказалось, что Васька считает, будто пироги растут на деревьях, Воин Афанасьевич нисколько бы не удивился. Да и Москва для Васьки была довольно тесным пространством, ограниченным стенами Китай-города и Земляного города. То, что за стенами, уже было чуть ли не Сибирью. При этом Васька был всегда весел, дорожные неурядицы его не злили, он не ныл, не хныкал, ни в чем спутника не упрекал.
Оказалось, капитан пинасса действительно хочет зайти сперва в Мемель, потом в Данциг и оттуда идти к Копенгагену. Узнав об этом, Воин Афанасьевич задумался: не предпочесть ли Речи Посполитой Данию? Дания не разорена войной, датский двор в Европе не из последних, там можно прижиться, поступить на службу и уже оттуда путешествовать по всей Европе, побывать и в Лондоне, и в Париже. Он сказал об этом Герхарду.
– Мысль отличная, – согласился Герхард. – Я так и условлюсь с капитаном.
Васька, узнав про Данию, сперва не понял, о чем речь. Потом даже обрадовался. Про Речь Посполиту он знал, что страна разорена войной, а про Данию не знал вовсе ничего, только предполагал, что это мирное европейское государство, имеющее, как водится, короля.
Ордин-Нащокин-младший, понятное дело, знал куда больше. Поскольку батюшка растил его себе на замену, то и требовал, чтобы сын изучал отношения между странами. А отношения между Данией и Россией складывались прелюбопытные. Отчего-то именно с этим государством хотелось заключать династические браки. Сперва Борис Годунов, в бытность свою уже царем, вздумал отдать дочь Аксинью за брата датского короля Христиана – Иоганна Шлезвиг-Гольштейнского, посулив в приданое не более не менее как Тверское княжество. Помолвка состоялась, но жених внезапно скончался. Потом, при царе Михаиле Федоровиче, было задумано отдать замуж царевну Ирину Михайловну за датского королевича Вальдемара Кристиана, сына короля Кристиана. Королевич прибыл, начались переговоры об условиях, и вскоре оказалось, что жених не желает принимать православие. Союз же с Данией был необходим: поскольку других православных стран кроме России Михаил Федорович в Европе не знал, то решил подружиться со страной лютеранской, противопоставив этот союз католическим державам, в особенности Польше. Дания также охотно брала российскую пшеницу, а также в ходе брачных переговоров можно было уладить давний спор о лапландских землях. Государь и решил, что балованный и совсем молодой царевич, как боярышня, поплачет и пойдет под венец. Вальдемара задержали в Москве силой и, в сущности, посадили под замок. Он попробовал вырваться с оружием в руках – не вышло. Усилия датских послов тоже плодов не принесли, и Вальдемар обрел свободу только после смерти Михаила Федоровича.
Сейчас в Дании правил король Фредерик, и Господь благословил его кроме старшего сына-наследника шестью дочками. Старшая, Анна-София, была уже почти что девицей на выданье. У государя Алексея Михайловича что-то тоже все больше царевны рождаются, но есть и царевич Алексей, шести лет от роду, и государыня царица рожать еще не отказывается, может, и другие сыновья будут. В голове у Воина Афанасьевича, много слыхавшего и читавшего о подготовке браков между знатными родами, образовалась мысль о союзе, в подготовке коего он бы мог принять участие. Он знал довольно о жизни русского двора и о российских порядках, датчанам это могло бы пригодиться. Но вот государевы письма… Нужны ли они датскому двору? Насколько Воин Афанасьевич знал, датские дела там не поминались – забот с Польшей, Швецией, Курляндией и Бранденбургом хватало.
Поскольку ему уже доводилось кататься по Двине на лодках, то он и не боялся путешествия от мола до борта пинасса «Минерва». Васька – другое дело. Его чуть ли не пинками пришлось в лодку сталкивать, и всю дорогу, все эти несчастные сто сажен, он под плеск весел громко молился.
Потом, с палубы, они втроем смотрели на Либаву. Палуба чуть гуляла под ногами, но Васька уже с ней освоился.
– Видите, ничего страшного. Пойду поищу капитана, – с тем Герхард скрылся где-то в недрах «Минервы».
Московиты, впервые увидевшие море и вдохнувшие морской ветер, молчали. Ощущение, что жизнь круто меняется, лишило обоих дара речи.
– Боязно… – вдруг сказал Васька.
Воину Афанасьевичу тоже было крепко не по себе. Только сейчас он уразумел, какую кашу заварил. Пока он блуждал в Курляндии, еще можно было в случае, если отцовские посланцы и люди герцога поймают, что-то наврать. Но выйти в море значило окончательно порвать связь с Московией.
– Ничего, Вася, – сказал он, скорее успокаивая себя, чем Черткова. – Мы же не к злодеям едем и не душегубствовать собрались. Мы собрались жить достойно! Не в грязи, не в простоте этой, не в грубости, а на иной лад – благородно, как благородным людям пристало. И батюшка сам говаривал: доброму не стыдно навыкать со стороны, у чужих, даже у своих врагов.
– Так-то оно так…
Удобств для мореплавателей на пинассе было маловато – отдельного помещения московитам не дали, поместили в дальнем углу матросского кубрика. У них было два дня, чтобы обвыкнуться в таком новом и малоприятном месте. Герхард сперва попрощался, нажелав множество успехов и удач, а взамен получив обещанные ему пятьдесят талеров. Потом, на следующий день, он приплыл в гости, привез большую корзину продовольствия.
– Это моя оплошность, – сказал он. – Я должен был позаботиться о том, чтобы вы не грызли матросские сухари.
Московитам это и не угрожало – сухари с червяками появлялись на матросском столе только в долгом плавании, а сейчас на «Минерве» все было свежее, только что доставленное с берега, и даже стояли на палубе клетки с курами – для капитанского стола.
В корзине оказались и бутылки с вином – причем вином странным. Это был голландский «брандвин», довольно крепкий; Герхард сказал, что хитроумные голландцы выучились перегонять обычное виноградное вино в этот головокружительный напиток, чтобы перевозка обходилась дешевле, а уж по прибытии бочек разбавлять содержимое водой, и оказалось, что разбавлять незачем – и так хорошо!