Блудное чадо
Шрифт:
Слушая подчиненных, Шумилов молчал.
Если речь о предательстве, то при Ордине-Нащокине-младшем могут оказаться не только те письма, что он вез из Москвы, но и списки многих тайных бумаг. Если так, этот батюшкин сынок хитрее, чем все о нем думали. Так ловко рассчитать, где оторваться от своего отряда, так стремительно исчезнуть, – для этого, поди, нужно быть либо прирожденным лазутчиком, либо иметь советника-лазутчика.
– Добудь, Ванюша, перо с чернильницей и бумагу, – наконец сказал Шумилов. – Напишу письмо Афанасию Лаврентьевичу, Якушка отвезет. А ты, Петруша, беги в порт, узнай,
– На что нам Мемель?
По удивлению подчиненного Шумилов понял, что тот уже безоговорочно поверил Анриэтте.
– На то – все нужно проверить. Все!
– Трата времени, господин Шумилов, – тихо сказала Анриэтта.
Однако Петруха, который не мог ослушаться начальства, сговорился в порту с капитаном флейта «Голубь», построенного не так давно на виндавской верфи и еще не попорченного всякой морской нечистью.
Как и следовало ожидать, в Мемеле никаких московитов не видели или же не смогли отличить их долгополых кафтанов от польских жупанов. Потратив три дня на поиск следов, Шумилов велел искать судно до Гданьска. И там, в порту, вспомнили двух бородатых мужчин в странном платье и сопровождавшего их прислужника в шведских ботфортах. Удалось найти и человека, который знал, где они приобрели лошадей, и кузнеца, который этих лошадей перековал, и корчмаря, подметившего, что сперва уехали двое в русских кафтанах, а потом только их спутник, причем спутник где-то раздобыл очень хорошую лошадь.
– Ни черта не понять, – сказал, узнав эти новости, Ивашка. – Он их отправил в Варшаву, это ясно, а сам куда подевался?
Это даже Анриэтту несколько озадачило.
– Значит, едем в Варшаву, – решил Шумилов. – Только нужно купить польское платье.
– Наконец-то! – усмехнулась Анриэтта. – И не просто купить там, где продают подержанное платье, а нанять портного, чтобы подогнал. Иначе будете выглядеть, как будто в краденом. Хорошо бы еще бороды сбрить, а усы оставить.
– Опять?! – возмутился Ивашка. Им с Петрухой уже доводилось избавляться от бород в Курляндии, и воспоминания были отвратительные: так она себе растет и растет, только иногда подравнивай, а без нее – раз в два дня изволь скрести рожу бритвой!
– Придется, – поневоле согласился Шумилов. Чтобы выследить беглецов, нужно изменить внешность, притвориться панами, и он даже знал, каких именно панов следует изобразить, – из православной русской шляхты, из-под Орши. Это объяснило бы и своеобразный выговор, по которому варшавские поляки сразу бы опознали иноземцев.
Менять потребовалось решительно все – кроме разве что холщовых подштанников.
Казалось бы, не так уж отличается жупан от русского кафтана или однорядки, а поди ж ты – люди сразу видят разницу. А польские кушаки без слов говорят, кто ты таков и богат ли. Узнав цены на эти особым образом сотканные кушаки с золотыми нитями и филигранными пряжками, Шумилов возмутился и отказался брать. Ивашке с Петрухой-то что, а ему за каждую копейку ответ держать.
Временно отложив попечение об одежде, московиты задумались об оружии.
– Нужно обзавестись саблями, – сказал Шумилов. – Иначе нас польские паны и за людей не сочтут, а так – за подлое сословие.
– Может, и лучше, чтобы за подлое сословие, –
– Я тоже, – признался Ивашка.
– Я умею обращаться с рапирой и со шпагой, но не очень хорошо, – призналась Анриэтта. – Мне больше приходилось стрелять.
О том, что Анриэтта и Дениза побывали во всяких переделках, следуя за мужьями, сторонниками покойного английского короля, Шумилов знал от Ордина-Нащокина, который, вербуя женщин в лазутчицы, обо всем их расспросил, Ивашке же немало рассказала Дениза.
– Сабельной рубке меня учили, – сообщил Шумилов с таким видом, будто у него вдруг зубы заболели. – Вот только выбирать клинки не умею. Будь мы на Москве, я бы нашел в Саадачном ряду знатока. А тут нам вместо хорошего клинка поганый подсунут, мы и не поморщимся.
– А не все ли равно? – спросил Петруха. – Коли они нам лишь для вида?
– Не дам тратить казенные деньги на всякую дрянь, – отрубил Шумилов.
С деньгами была сущая беда – московиты напрочь запутались в польских медных шелягах, серебряных грошах, двугрошах, трояках, шостаках, ортах, талерах, полуталерах, дукатах и двудукатах. А у них еще были и курляндские деньги, и даже, на всякий случай, шведские.
– Вот, возьми, – Анриэтта, сняв с пальца перстень, дала Петрухе. – Нужно найти ювелира и продать. Вот и деньги на доброе оружие.
При этом она строго посмотрела на Шумилова.
– Что, Арсений Петрович, брать? – в Петрухином голосе было немалое лукавство, он наслаждался забавным положением; он уже давно подметил, что Шумилов и Анриэтта повадились силой меряться, но не той, что в руках и плечах, а незримой, внутренней.
– Коли охота деньгами швыряться… – проворчал Шумилов, и трудно было понять, позволение это или запрет.
Петруха решил, что скорее позволение.
Наутро они с Ивашкой пошли по всему Гданьску искать оружейные лавки.
После «кровавого потопа» оружия в этих краях осталось великое множество – и татарского, и турецкого, и шведского. Всякая оружейная лавка была целым арсеналом, да только оба московита понятия не имели, какая сабля должна прийтись по руке. Самые короткие были в семнадцать вершков, самые длинные – вершков чуть ли не в двадцать. Вот и поди пойми, которая лучше, когда не обучен рубке!
Ивашка был по натуре человеком миролюбивым, а пора, когда он по молодой дури ввязывался в драки, миновала. И то – главным образом кулаками махал, за нож не хватался. Трудясь под началом Ордина-Нащокина и Шумилова, он не имел дела ни с каким оружием, кроме обязательного засапожника с красной шелковой кисточкой, свисающей на голенище.
А Петруха, приставленный к корабельному строению, встречался с разными людьми и очень любил мужские разговоры об оружии. В Царевиче-Дмитриеве служили донские казаки, было некоторое количество стрельцов, приезжали курляндцы, которые после разорения герцогских верфей и пленения герцога Якоба осиротели. Было с кем потолковать о ножах, саблях и прочих клинках, поспорить о творениях золингенских оружейников в самом Золингене и в Англии, куда удачно сбежали два опытных мастера и открыли свои мастерские.