Блудное чадо
Шрифт:
Вдруг подскочила к Петрухе прехорошенькая паненка, в забавной бархатной шапочке на белокурых волосах, синеглазая, в короткой черной пелеринке, которую она придерживала на груди белейшей ручкой, украшенной тремя знатными перстнями, и в зеленой юбке. Ростом она была – как дитя лет двенадцати, но вся повадка – словно у молодой и уверенной в себе женщины, большой насмешницы и проказницы.
– Поздравляю пана! – сказала она Петрухе и, без всякого стыда взяв его за руку, втиснула в ладонь бумажный лоскуток. Потом, подмигнув, убежала, замешалась в толпу горожан.
Ивашка
– Глянь, что там! – опомнился Ивашка. И Петруха с изумлением уставился на записку.
– Читай ты, – сказал он. – Я по-письменному еще не разбираю.
– «Если пан и впрямь такой благородный рыцарь, каким выглядит, он не побоится прийти после заката солнца, как будет темнеть, на берег Вислы, туда, где ворота королевского замка», – прочитал Ивашка. – Это что за чертовщина?
– Это меня полакомиться зовут, – сообразил Петруха.
– И что, пойдешь?
– Хм… Ну… сколько ж можно поститься?! – воскликнул Петруха.
– Тихо ты! А если старая кляча?
– Знаешь, братец, я столько дней бабьего мяса не видел, что мне теперь и старая кляча сойдет, – честно признался Петруха.
Глава седьмая
Королевский замок, великолепное здание, гордость Варшавы, лежал в развалинах. Не весь, кое-что уцелело, но восстанавливать такое огромное строение – дорогое удовольствие, и у Яна-Казимира просто не было пока на это денег. Как оно обычно бывает, в развалинах дворца поселились всякие подозрительные людишки. Ивашка и Петруха знали об этом, сильно подозревали, что «благородного рыцаря» заманивают с какими-то дурными намерениями, но обоим страх как хотелось узнать, что собой представляют полячки при более близком знакомстве.
Но рассказывать Шумилову при записку было опасно – посмотрит тусклыми глазами, сморщится, и ощутишь себя последним дурнем, которых ложку мимо рта проносит.
Сообразительный Петруха догадался, как сбежать от начальства.
Когда Шумилов вышел от ксендза и махнул подчиненным рукой, чтобы шли за ним, Петруха, пройдя два десятка шагов, удержал Шумилова и прошептал:
– Ты, Арсений Петрович, ступай, а мы с Ванюшей здесь побудем.
– Какого черта? – шепотом же отвечал Шумилов.
– Ксендзы хитры, если этот тебя в чем-то заподозрил, может человека с запиской к иезуитам послать. А мы – следом. Может, так и докопаемся, куда они наше чадушко спрятали.
– Так… Ладно. Пройдем еще до вон того костела, потом сделайте крюк и возвращайтесь.
Уловка удалась.
– Одним камнем двух зайцев убьем, – сказал Петруха Ивашке. – Ну как и впрямь ксендз парнишку пошлет?
Они бродили по дивной улице, Королевскому тракту, не упуская из виду ни дверей костела Святого Креста, ни дверей дома по соседству, где жил ксендз, ни переулка, куда выходили другие двери этого дома. Вскоре они ощутили голод и заспорили, караулить ли еще или пойти на поиски хоть какой харчевни. О том, что сказать Шумилову, объясняя Петрухино ночное возвращение, тоже следовало посовещаться.
Съев по большой миске отличного, три дня выстаивавшегося бигоса, куда повара не пожалели ни перца, ни кориандра, ни чеснока, они сочинили правдоподобное вранье: как Петруха пошел за мальчиком-посланцем и зашел бог весть куда, как оказалось, что мальчик не посланец, а просто послан ксендзом с корзинкой творить милосердие – покормить болящих стариков в верстах трех от костела Святого Креста, как Ивашка, оставшийся на всякий случай еще покараулить, видел входящих к ксендзу монахов, и далее – в том же духе, со множеством всякой суеты, ни к чему путному не приведшей.
Пока доели роскошный бигос, запивая зубровкой, настал долгожданный закат.
– Не по душе мне эта затея, – сказал Ивашка, когда они уже подходили к Замковой площади. – Хоть бы пистоли у нас были… Одни карабели, будь они неладны, и теми махать не умеем!
– Если там просто старуха, я деру дам, – пообещал Петруха. – Но ты поразмысли – баба не простая, раз у нее такая девка на посылках. И баба по Королевскому тракту в карете ехала, оттуда меня и высмотрела. Что, ежели знатная пани?
– На кой ты ей сдался?
– А на кой я сдался Машке Шварцевой? Охота от старого мужа погулять, если путаться с немцами, весь Кокенгаузен сразу прознает, а с русским можно тайно, он болтать языком не будет.
История с Матильдой Шварц, женой булочника, и была той каплей, что переполнила бочку воеводского терпения.
– Среди своих молодца искать – опасно, а по моей роже, видать, ясно было, что я в Варшаве чужой, – совсем понятно растолковал Петруха.
– Не в развалинах же…
– А это уж ее забота! Так вот, коли баба из знатного рода, да еще не такая молодая, она непременно с ксендзами дружбу водит. Понял? Вот мы ее и приспособим искать пропажу.
– Чушь ты несешь… Только что придумал! Ох, была бы тут моя сестрица…
– Да… – погрустнев, согласился Петруха. – Она бы сообразила, как след взять.
Огромный замковый двор был пустынен. Пахло всякой дрянью – не иначе, под рухнувшей стеной лежал покойник, а то и не один. Петруха подошел к тому месту, где, статочно, раньше были кованые ворота, а Ивашка затаился за углом. Было не настолько темно, чтобы не видеть, как вышагивает взад-вперед Петруха. Ивашка подумал: «Вот любопытно, товарища в карете увезут или тут же, в развалинах, уцелел какой-то чуланчик?» И тут он услышал хруст – кто-то крался по обломкам и осколкам.
Стараясь ступать как можно бесшумнее, Ивашка заскользил, обтирая стенку новеньким жупаном.
Он вовремя увидел троих верзил, изготовившихся нападать на Петруху и только ждущих, чтобы московит подошел поближе.
– Петруха, берегись! – заорал Ивашка и выхватил из ножен карабелю.
Петруха едва успел изготовиться к обороне. Саблю у него из руки выбил куда более опытный рубака, но Ивашка, наскочив сзади, ударил рубаку по шее, словно собирался снести ему голову с плеч.
Тут выяснилось, что в темноте скрывался и четвертый разбойник.