Блудное чадо
Шрифт:
– Переночевать можно в гостинице, – предложил Герхард. – Есть такие дома, где можно снять отличную комнату, кровати застелены чистым бельем. Поужинаем, выспимся, а завтра опять на прогулку, я же еще не все показал.
Московиты не знали, что такое гостиница. Москва обходилась без них – приезжающие или у знакомцев селились, или, поспрашивав расходящихся после вечерней службы людей, находили комнату или домишко, чтобы снять. На дорогах бывают постоялые дворы – это московиты понимали. Есть ямы, где ямщики меняют лошадей и ночуют, туда тоже можно попроситься, авось пустят на сеновал. В Курляндии
Кончились их гулянья предсказуемым образом – «Минерва» ушла, московиты остались в Гданьске.
– Как же быть? – растерялся Воин Афанасьевич.
– Я попробую догнать пинасс. В порту наверняка стоят другие суда, которым нужно в Копенгаген. Ничего с селедкой не случится… – горестно сказал Герхард. И по его лицу московиты поняли, что догнать «Минерву» уже невозможно.
– Видимо, судьба вам ехать в Варшаву. Я хоть коней купить помогу, – обещал приунывший Герхард. И слово сдержал – через два дня Воин Афанасьевич и Васька на крепеньких бахматах тронулись в путь. Герхарду они дали на прощание пять талеров, чтобы хоть малость его утешить.
– Ничего, Речь Посполита – тоже Европа, – сказал Ордин-Нащокин-младший. – И я говорю по-польски, а по-датски нет. Что Господь ни посылает – все к лучшему.
Ехали они неторопливо, полагая прибыть в Варшаву в начале сентября.
Там их уже ждали.
И ожидание это началось дня за два до их приезда. Причем не в Варшаве, а в Кракове.
В дом ксендза Циховского, старого опытного священника, мастера религиозных споров, способного обратить в свою веру любого еретика, ночью явился гость.
– Простите, отец мой, что я в такое время, – сказал этот гость, войдя в крошечный кабинет, где ксендз засиделся дотемна, готовя новую проповедь.
– Ты пришел доложить, как выполнил поручение?
– Нет, отец мой, поручения я не выполнил.
– Как так?
– Сейчас расскажу.
– Садись, брат, и рассказывай.
– Я шел по Курляндии, навещая указанных вами священников, всюду встречал хороший прием, но случайно я узнал новость. Из Московии бежал сын воеводы кокенгаузенского. Это молодой человек, для московита довольно образованный – он знает немецкий и польский, а также латынь, учил французский, заведовал перепиской своего отца. Воевода просил помощи у герцога Якоба, тот разослал на поиски своих людей. Ясно было, что молодого человека ищут не ради его прекрасных глаз, а он увез какие-то важные бумаги. Господь был ко мне милостив – я повстречал двух заблудившихся московитов и в одном узнал сына воеводы.
– Это не было ошибкой?
– Нет, отец мой. Они бежали, потому что больше не хотели жить в своей Московии. Когда они оба спали, выпив опиумной настойки, я обыскал их. Бумаги существуют, но они написаны шифром. Что в них – я не понял.
– Продолжай, брат.
– Отец Миколай, я подумал: русский, сын воеводы, который так враждебен своему государю и своему отечеству, может быть хорошим приобретением для ордена.
– Это верно.
– Я сделал все возможное, чтобы они попали под вашу опеку. Я вызвался быть
– Помолился ли ты, брат, перед тем как принять это решение?
– Да, отец мой, я долго молился. И смею думать, что Господь благословил мое решение – московиты так ни о чем не догадались.
– Это хорошо, что они не догадались… Завтра я исповедаю тебя и отпущу тебе грех непослушания. А сейчас ступай – ты устал, брат, тебе нужно хоть немного поспать.
– Благодарю, святой отец, – и молодой иезуит поцеловал дряблую руку старого иезуита.
Глава шестая
В Либаве Шумилову довольно быстро удалось узнать, на каком судне отплыли Ордин-Нащокин-младший и Васька Чертков. Он отправил в порт Петруху – а Петруха нашел бы общий язык даже с моряками острова Мадагаскар.
В порту запомнили Черткова – он так орал, когда спустился в лодку, а лодка под ним заколыхалась, что мудрено было не запомнить, насмешил он портовый люд на славу.
– А та «Минерва» побежит сперва в Мемель, потом в Гданьск, потом в Копенгаген, потом на север, в Гетеборг, – докладывал Петруха Шумилову.
Они сидели во дворе, завернувшись в домотканые одеяла, довольно грязные, а рядом рыбачка, в чьем доме они остановились, стирала в лохани их исподнее. День был солнечный, портки и рубахи вскоре бы высохли на ветру и приняли тот замечательный запах чистого белья, который после баньки слаще медового. Рыбак, хозяин двора, был по здешним понятиям зажиточный, имел и хлев, и свинарник, и баньку. На нее была вся надежда – с самого Царевиче-Дмитриева, а Ивашка с Анриэттой с Москвы толком не мылись, а спали, не раздеваясь. Для людей, привыкших париться раз в седмицу, это было страх как неприятно.
Анриэтта – та сразу как-то договорилась с рыбачкой и получила ведро теплой воды и драную льняную простыню вместо полотенца. Потом она одолжила у рыбачки какие-то клетчатые юбки и пошла по лавкам.
– Ее дело бабье, – одобрил этот поход Петруха. – И не положено бабе в мужском ходить. В дороге, может, и ничего, Бог простит, а лучше бы в бабьем…
Ему хотелось увидеть эту женщину не в мужском кафтане, с волосами, кое-как убранными под шапку, и не в широких штанах, делавших ее неуклюжей.
– Гетеборг… – задумчиво повторил Шумилов. – Там ему, кажется, делать нечего.
– Если вздумал убежать как можно дальше, то и Гетеборг хорош, – возразил Ивашка, которому Петруха уже рассказал про этот город.
– Или Мемель, или Гданьск, или Копенгаген… – пробормотал Шумилов.
Ему очень не хотелось просить совета у Анриэтты.
Шумилов, имевший хорошую память на чертежи и карты, нарисовал прутиком на земле примерный план местности. От Мемеля шла довольно прямая дорога на Ковно. И далее можно было, сделав порядочный крюк, пробираться к Варшаве, если только целью беглецов была Варшава.