Блудное художество
Шрифт:
– Яша!
– сказал наконец Федька.
– Ты, хрен те промеж глаз, тут что делаешь?!
– Не видишь, что ли?
– отвечал Яшка.
– Дитя баюкаю! Мамка, гадюка семибатюшная, умелась куда-то, детишек бросила!
И громко чихнул.
– А ты?
– А я ее дожидаюсь. Она мое лопотье куда-то укоробала.
– Твое лопотье у пертового маза в кабинете!
Яшка чуть не уронил младенца.
– Настя, прими братца!
– крикнул он.
– А то от его крика уже голова раскалывется. Тащи его на двор!
Девчушка осторожно вышла из-за занавески, взяла младенца в охапку, спиной к себе, брыкливыми ножками наружу, и потащила из дома.
Архаровцы вздохнули с облегчением.
– Какого беса ты за Марфой следил?
– напрямик спросил Федька.
Скес уставился на него круглыми глазами. Он никак не мог соединить вместе появление своей одежды в полицейской конторе и чрезмерную осведомленность Федьки.
– Марфа ваша - стерва, каких мало, - сказал он наконец.
– Марухой Каиновой была, марухой и осталась, масовка чертова.
– А с чего ты взял?
– А с того, что к ней Каин ходит!
– Кто?!
– Осипов Иван Иваныч, - издевательски выговорил Яшка.
– Давно не встречались? Потолковать с ним не угодно ли?
– Каин вернулся?
– Ну, коли не Каин, так его братец родной. Уж больно похож. Да и кто бы другой стал тайно к Марфе спозаранку бегать?
– Вот оно что!
– Федька и в восторг пришел, и не умел скрыть внезапной зависти.
– Как же ты это додумался за Марфой следить?
Яшка опять чихнул.
– Думал - сдохну, - пожаловался он.
– Хорошо, у них там старые мешки лежали, я в мешки завернулся. Сволочи… Нужна мне больно их Лушка!
– А Устина-то зачем ушатом треснул?
– спросил Федька.
– А ты почем знаешь?
– Насквозь вижу, как пертовый маз.
– Устина?!
– тут только до Яшки дошло, что он чуть не угробил товарища.
– Его, болезного. Лежит сейчас в верхнем подвале, ему Чкарь какой-то травки заварил. Ну так что ж Марфа?
Скес поплотнее закутался.
– С тобой, поди, тоже бывало - ищешь одно, находишь иное. Я хотел докопаться, что за драгунскую роту она кофеем поит, а Каина встретить не чаял.
– Так надобно пертовому мазу поскорее донести.
– Не пойду ж я в одеяле через всю Москву!
– Не так уж далеко идти-то. Пусть думают, будто пропился или в карты проигрался, - сказал безжалостный Федька.
– Сам этак пропивайся!
– Погоди, мне в чулане чего-то в мешок понапихали, может, хоть какие портки там лежат?
Федька быстро развязал свой «солдатский» мешок. Там лежали вещи, по отдельности представлявшие какую-то ценность, но совершенно несовместимые: старая мужская ночная рубаха, бабья нижняя юбка, полотенце, детский тулупчик.
– Вот ведь треклятая баба, - пожаловался Скес. Федька понял - это он про Феклушку. А как еще назвать женщину, которая, бросив двоих детишек, куда-то вдруг умчалась? Конечно, девочка может присмотреть за братцем, но ведь кашу варить она еще не обучена.
– Ну, Скес, либо тебе в бабье лопотье наряжаться, либо сиди тут, нянчись с детишками, а я в контору побегу, - сказал Федька.
– И принесу тебе твое добро. Не тоскуй! Я единым духом!
Но Яшке пришлось ждать его часа этак полтора.
Феклушка за это время так и не появилась. И потому, когда Федька принес Скесу одежду, оба оказались в превеликом затруднении - как быть с детьми? Не тащить же их с собой в полицейскую контору!
Они уже поняли, что с Феклушкой стряслась какая-то беда.
– Ты Зарядье лучше моего, поди, знаешь, - сказал Федька.
– У кого тут детишек с дюжину? Мы этих туда отнесем, дадим бабе пятак - она ж еще за нас Бога молить будет. А к вечеру, может, твоя кубасья сыщется.
– Да какая она моя?
– разумно спросил Скес, натягивая чулки.
– А детишки есть у Марьи Легобытовой. Дюжина не дюжина, а душ десять будет.
Легобытовы жили у Варварских ворот. Вроде и недалеко, однако тащить туда перепуганных ревущих детишек - удовольствие сомнительное. Да еще со всех сторон народ орет: «Ишь, архаровцы-то! Уж и младенцев к своему душегубу в подвал тащат!» Даже солнышко было Скесу не в радость - у него хватило дури после подвального сидения забраться в Феклушкин дом, а не пристроиться греться хоть б на завалинке, и он поминутно чихал.
Наконец дошли.
Марья Легобытова, как всякая баба, нарожавшая детей, счет деньгам знала и за пятак присмотреть не согласилась, хотя Федька клялся - это лишь до вечера!
– Да где ж ты цену-то такую взял - пятак?!
– сердито спрашивала она.
– Такой цены отродясь не бывало! Пятак - что? Калачей пару купить! Сам за пятак дитя пеленай!
Переговоры эти она вела, стоя в раскрытой калитке и загораживая вход во двор, где и точно с визгом носилась целая рота детишек. Двое парнишек сунулись было к ней, она повернулась к ним, внезапно разозлясь:
– Купаться? Какое еще купаться?! Утонуть захотели, как Фомка Шкуриных?! Вон, по сей день утопленничка-то ищут! Не пущу!
– До вечера-то за ними посмотреть! Ты их и не заметишь, они с твоими бегать будут!
– спорил Федька.
– Да коли не хочешь - я вон у паперти их посажу, у Всехсвятского храма, за ними старушки приглядят и пятак получат!
– За пятак-то?
– баба призадумалась. Когда дома такая орда - всякая копейка в дело идет, а жилось семейству Легобытовых несладко - были они мастеровыми, и то не московскими, а пришлыми. Купец Пивоваров сперва в селе Кунееве Алатырского уезда завел фабрику по выделке лосиных и замшевых кож, дело пошло успешно, он и вздумал, что нет смысла те кожи продавать - а умнее на Москве завести перчаточную фабрику, благо рабочих рук много - после чумы немало мануфактур позакрывалось, обученные мастеровые, что выжили, без дела сидят. Но, рассудив здраво, он не стал брать балованых москвичей, а привез своих, кунеевских, которые против него и пикнуть не смели, сколь мало бы ни платил.