Блудное художество
Шрифт:
Марья ничего не ответила - только глядела в пол. Ее лицо - обычное лицо бойкой, здоровой, крепкой бабы, чуть за тридцать, прекрасно рожающей и выкармливающей детей, стало тяжелым и тупым. Архаров знал это выражение, которое он для себя определил не совсем светски, зато метко: каменная задница.
Такое лицо много говорит человеку понимающему.
Марья решилась стерпеть все. Выть от боли - но молчать. Ради чего ж такие страсти? Ради чего женщина приносит себя в жертву?
Дети - понял Архаров, кто-то пригрозил ей, что если будет много болтать -
И коли она полагает того человека архаровцем, то есть - верит в его безнаказанность, то и получится сейчас, как с той Фимкой… Ан нет, не получится!
– Коли тебя Михайла Дементьев запугал…
Один только взгляд кинула на Архарова Марья, но обер-полицмейстер понял - попал точнехонько в цель.
– Рябинкин, сходи, приведи нам Дементьева, - приказал он.
– А ты, коли признаешь, говори прямо. Вот те крест - ничем тебе это не грозит.
Обер-полицмейстер перекрестился.
Федька затаил дыхание и молил Бога, чтобы все вышло, как задумано.
Вернулся Рябинкин, следом вошел старик Дементьев.
– Этот?
– спросил Архаров.
Марья уставилась на канцеляриста, приоткрыв рот.
– Я тебя страшиваю - этот привел к тебе ночью детей и уговорился, что они пока у тебя поживут? Этот пугал тебя, что коли кому разболтаешь - будет плохо и тебе, и детям, и мужу твоему?
– Нет, нет, не он это, Господь свидетель, не он!
– наконец воскликнула женщина, и Архаров понял - она будет говорить!
– А другого Дементьева у нас нет. Тебе, Марья, мазурики голову морочили.
Она ничего не ответила. И ее лицо вновь приобрело известное Архарову тупое выражение. Это означало: да не все ли равно, кто назвался Дементьевым, коли это полицейский - правды не добьешься, а коли мазурик - полиция от него не защитит, потому что архаровцы только безобразничать горазды.
Что теперь делать - обер-полицмейстер не знал. И уже был сильно недоволен Федькой, поднявшим шум и притащившим в палаты Рязанского подворья бабу с детьми. Ну, куды их теперь девать? Коли Тимофеевых ребятишек оставить, а прочих вернуть, откуда взяли, - мнимые полицейские просто пересчитают детей во дворе и поймут, что случилось. Тогда Марье не жить. Вот ведь как расправились с Федосьей - и без всякой видимой причины.
Тут вспомнился Демка…
Архаров многое понимал - он и то понимал, что Демка затосковал о прежней жизни. Затосковал, а тут подвернулся этот проклятый Семен Елизаров, поладили, кто-то третий еще к ним пристал. А тут еще и Федосья… Но неужто больше нечем было порешить бабу, кроме как ножом, нарочно утащенным у Шварца? Этот проклятый стилет портил складную картину - а еще ее портило Демкино лицо. Может, Демка не сказал обер-полицмейстеру чего-то важного - но ведь и лжи в его словах, кажется, не было. Если он уже давно связался с Елизаровым, так, может, Елизаров по его просьба Федосью завел в подвал и прикончил, а детишек - к Марье Легобытовой? И потому столько правды было в его словах о собственной невиновности?
Даже когда утверждал, что никак не связан со Скитайлой…
– Послушай-ка, Марья, - обратился Архаров к женщине.
– Как вышло, что именно к тебе детей привели? Что же - этот фальшивый Дементьев заявился нежданно-негаданно, ни с того ни с сего тебе детей отдал, а ты их и взяла? Кто его к тебе послал?
И негромко приказал ничего не понимающему Дементьеву:
– Ступай, старинушка, не до тебя. Ну, Марья, в последний раз спрашиваю - откуда дети взялись?
Ответа он не дождался. И неудивительно - страх перед убийцами был куда как сильнее доверия к полиции.
– Хорошо, - сказал Архаров.
– Будешь с детьми жить тут, в Рязанском подворье. Тут они будут безопасны, да и ты с ними вместе. Прокормим как-нибудь. Покамест не изловим мазуриков… Эй, кто там есть! Филю Чкаря ко мне!
Марья уставилась на обер-полицмейстера, явно не в состоянии понять, что такое он ей предложил.
– Ступай отсюда, - велел ей Архаров.
– Пока будешь на дворе с детьми, потом найдем для вас место.
Баба повернулась и пошла к двери. Уже не по лицу, а по затылку Архаров видел - ей тяжко и страшно, впуталась в загадочные игры мужского мира, тогда как ей жить бы в своем женском мире, нянчить детей, варить щи да носу оттуда не высовывать.
Он пошел следом и сопроводил Марью на двор, где под присмотром Скеса стояли в уголке притихшие дети - старшему парнишке лет тринадцать, младший в пеленках.
Тут же был Тимофей, сидел на каком-то чурбане, держа на колене девчушечку и беседуя с худеньким, белобрысым, чем-то похожим на Демку отроком.
Марья выхватила у Яшки свое дитя, тут же, не стесняясь, развязала шнурок, стягивавший ворот рубахи и, отвернувшись, выпростала грудь и стала кормить.
– Ваша милость!
– устремился к Архарову Яшка.
– Потом, потом. Нашел-таки своих?
– спросил Архаров Тимофея. Надо было расспросить Скеса, какого черта он следил за Марфой, но сейчас важнее было иное - что, коли сын Тимофея видел убийцу своей матери?
– Нашел, ваша милость, - спустив дочку наземь и вставая, отвечал Тимофей.
– Вот как с ними дальше быть - ума не приложу.
– Сколько же их?
– оглядывая малышню, спросил Архаров.
– Яша, доложи-ка!
– Двое Феклушкиных, ваша милость, да двое Тимофеевых, да восьмеро той бабы. Так, ваша милость!…
– Потом, Скес, не до тебя. До тебя я еще доберусь! Ну-ка, Арсеньев, дай и мне с твоим сыном потолковать.
– Не бойся, Епишка, - сказал Тимофей.
– Господин обер-полицмейстер будет спрашивать, ты знай отвечай, как попу на исповеди.
– Пойдем, Епишка. И ты Арсеньев, с нами. Так ему веселее будет отвечать.
По дороге в кабинет Архаров крикнул, чтобы позвали Шварца - в расчете на постоянный пряник в кармане его кафтана.
У двери ждал Чкарь.
– Ставь на довольствие еще дюжину душ, - велел Архаров.
– И чтоб сала в кашу не жалел. Вот рубль - бочку солонины возьмешь, да хорошей, круп, капусты, завтра же сваришь щи. Придумай еще, где эту дюжину разместить.