Бог в стране варваров
Шрифт:
— Жан-Мари, имеющий уши да слышит!
Ему стало бы легче, выругайся он хорошенько.
Эмар простодушно вытаращил на него глаза.
— Боюсь, ваш башмачник и ему подобные нам не помогут. На его языке нам не заговорить, — доктор шутливо развел руками. — Мы слишком послушны для того, чтобы быть кроткими, слишком кротки, чтобы быть невинными, и слишком невинны, чтобы быть искренними.
— Значит, вы не верите, что все станет на свои места и в обозримом будущем в стране установится порядок.
Спрашивал Камаль Ваэд или утверждал? Во всяком
— Бог знает, — сказал доктор, расценив слова Камаля как вопрос. — Смею, однако, надеяться, что порядок, к которому мы должны стремиться, установят не военные и не заговорщики.
— Какие еще заговорщики?
— Заговорщики!
На лице доктора Бершига, которое вполне можно было принять за лицо француза, заиграла характерная улыбка человека, не питающего особых иллюзий.
— Странный вопрос!
— А у вас странная манера меня разглядывать!
— Манера? Право, вы меня смутили. Впредь буду осторожнее, никогда больше не упомяну ни о каких заговорщиках, если буду знать, что вы поблизости.
Удивительное дело, но Камаль никак не отреагировал. Казалось, он и не слышал ничего. Он внимательно рассматривал стакан в своей руке, потом, оторвавшись наконец от него, пробормотал:
— Наступит время, и мы воздадим друг другу должное, — после чего поднес стакан к губам.
Человек, сидевший слева от Камаля и до той поры молчавший, заговорил вдруг жутким хриплым голосом:
— Вы не из тех прохвостов, любителей поучать, на которых мы тут насмотрелись. Вы от чистого сердца хотите понять эту страну, хотите способствовать ее возрождению. Беда только, что вы все время скользите по поверхности.
Камаль внимательно поглядел на говорившего. Незнакомец сильно смахивал на калмыка, шеи у него словно не было, и весь он, от бритой головы до босых ног, засунутых в туфли без задника, словно был вылеплен из одного куска, и эта-то странная личность в одеянии из легкой белковой ткани вдруг сочла, что самое время поведать присутствующим свою точку зрения. Незнакомец весь изогнулся, перевесив руку через спинку стула.
Видя, что за ним наблюдают, он продолжил тем же хрипловатым голосом:
— Вы им прямо в рот глядите… иностранцам. Чересчур заботитесь, что они думают о вас и какими глазами смотрят. Призываете их судить ваши поступки, хотя из своего далека судить они могут только превратно.
Тут он замолк с таким видом, словно вообще раскаивается, что встрял в разговор. Ни одна черточка на его обрюзгшем лице больше не дрогнула; можно было заключить, что он теперь не раскроет рта. Но Камаль в смутном ожидании
Беседа долго не возобновлялась.
2
Вокруг собравшихся дарила ночь. Текли долгие минуты, и на веранде, заметив, что час уже поздний, прислушивались, как в недрах ночи, о которой все успели позабыть, теряется эхо их пустопорожних споров.
Доктор Бершиг взял со стола еще один кувшин с лимонадом и наполнил стакан, мягко зазвеневший от падения наполовину растаявших кусочков льда. Протягивая стакан сидевшему рядом калмыку, он кивнул на бутылку с джином:
— Вы правы. Капельку джина?
— Нет, спасибо.
— Ну немного, Хамди, дружище. В случае чего я о вас позабочусь.
Хамди протянул стакан доктору, тот налил джин, и толстое, испещренное морщинами лицо калмыка расплылось в улыбке.
Доктор, взяв в руки стакан со смесью лимонада и джина, откинулся на спинку стула.
— Какая тишина, — произнес он и прощупал взглядом окружавшую их темень. И добавил взволнованно: — Всякий раз, когда опускается ночь — или, лучше сказать, распускается, как цветок, — всякий раз ловишь себя на мысли, что с этой минуты начнется новая жизнь, в которой душевный покой существует не только на словах; нет ничего естественнее, чем отречься для этой новой жизни от нашей повседневности, словно сбросить груз лет. И тогда исполнится…
Камаль улыбнулся. Доктор Бершиг умолк и, проглотив изрядную порцию джина с лимонадом, вновь уставился в темноту.
Жан-Мари Эмар, сидевший ко всем спиной, также пытался, вытянув шею, пробуравить взглядом ночную мглу. Сначала он принял огоньки, подрагивавшие между деревьями на покрытых травой склонах, за светлячков, но тут же догадался, что видит огни города. «К этому надо привыкнуть», — подумал он, невольно переводя взгляд на доктора.
— Не сердитесь на мою болтовню, — сказал тот.
— Надо же, прожил здесь два года, или почти два, и все равно есть вещи, которых я не понимаю, — пробурчал Жан-Мари, чувствуя на себе взгляды присутствующих.
Камаль Ваэд чуть не прыснул со смеху.
— А мы! Думаешь, мы намного тебя обогнали?
От этих слов Жана-Мари покоробило, хотя он вынужден был признать, что и сказанное им самим было не совсем уместно.
Хамди встал. Он оказался не таким высоким, как представлял себе Камаль, но более плотным и каким-то устрашающим, полностью оправдывающим кличку «калмык», которой Камаль его мысленно наградил. Рука, которую, прежде чем молча нырнуть в неправдоподобно тихую ночь, он осторожно протянул сначала Камалю, затем Жану-Мари, потом всем остальным по очереди, оказалась до странного мягкая и податливая. Через мгновение лишь шарканье его туфель нарушало безмолвие. Но и эти звуки вскоре замерли.