Бог в стране варваров

Диб Мухаммед

Камалю почему-то казалось, что Хамди ушел из-за него. Он не сразу сумел прогнать эту мысль.

— Он живет рядом, — сказал доктор Бершиг.

Вскоре и Камаль со своим приятелем Жаном-Мари решили откланяться, Камаль выглядел сердитым. «Все поза», — думал он, вспоминая свои речи, свое поведение в этот вечер. «А что не поза?» И сам в досаде ответил: «А кто его знает!» И с горечью признался себе: «Какой длинный путь пройден с того времени, когда я впервые посетил этот дом!»

Он тогда только вернулся в Алжир, где его сразу после окончания учебы на юридическом и даже до того, как он покинул Францию, назначили главой канцелярии префекта в его родном

городе. А Жан-Мари к тому времени уже год как работал там преподавателем. Получилось это не случайно; они познакомились, подружились, часто бывали друг у друга еще в Париже, что и повлияло на решение молодого француза после завершения курса отправиться учительствовать в Алжир.

В памятные студенческие годы Жан-Мари поражал всех своей верой в возможности разума. Это их с Камалем как раз и сблизило. Однажды вечером, когда он, как всегда, предельно методично, уверенно излагал свои взгляды на диспуте в университетском киноклубе после показа японского фильма, один из членов клуба попросил слова и заявил, что, по его мнению, Жан-Мари ничего не понял в психологии действующих лиц. Это прозвучало очень грубо и задело Жана-Мари, хотя он и пытался сохранить самообладание, защищая свою точку зрения. Тогда-то они с Камалем и схлестнулись в споре в первый, но не в последний раз. До этого они друг друга в глаза не видели. Другие студенты тоже начали подавать голос; сперва еще соблюдался какой-то порядок, проявлялась терпимость к чужому мнению, но вскоре все уже кричали наперебой. Мнения разделились, кое-кто перевел разговор на политику. Камаль с Жаном-Мари все не могли угомониться, каждый хотел убедить другого, считая свою точку зрения единственно верной. Однако в конце концов им пришлось угомониться: настало время освобождать помещение, зал закрывали.

Все бы на этом и закончилось, если бы у выхода Жан-Мари вновь не столкнулся с оппонентом и ему не пришло в голову пригласить его продолжить спор в кафе. Тот охотно согласился. В результате они договорились до того, что Камаль вообще усомнился, способен ли западный человек понять Восток. Как это сплошь и рядом бывает, вопрос этот так и не получил разрешения, несмотря на все их хитроумные рассуждения. Но, Должно быть, надежда на то, что, проявив настойчивость, они рано или поздно сумеют прийти к согласию, подвигнула их на новые встречи.

Они и слова не вымолвили с тех пор, как вышли из устроенного террасами парка, где мелькали беспокойные тени, среди которых терялся особняк доктора, так что его нельзя было разглядеть ни с ползущей под уклон дороги — по ней они как раз спускались, — ни даже с нависавшей над ним таинственной, влекущей к себе тропы, что, словно граница, отделяла особняк от всегда пустынной, усеянной скалистыми зубцами, вересковыми зарослями и дроком песчаной равнины, которая, поднимаясь с другой стороны, подступала к высокому еловому лесу. Они не прерывали молчания, и до их слуха доносился лишь глухой звук их собственных шагов по асфальту. Погрузившись в свои мысли, углубляясь в сумеречное пространство со смутными очертаниями деревьев и кустов, Камаль пытался уяснить себе смысл — вот только чего именно, он и сам не знал. Но это что-то неотвратимо надвигается, осаждает, принимая самые различные облики, многочисленные лики глумления, которым нас подвергает жизнь. И по овладевшему им легкому опьянению Камаль догадался, что доберется до сути, пелена скоро спадет с глаз, и он благодарно принял это, словно дань, поднесенную духом ночи, той невидимой силой, которая ощущалась повсюду.

Проводив

Жана-Мари с Камалем до первых ступенек парковой аллеи, идущей дальше под уклон, и бросив на прощанье «до завтра», Си-Азалла возвратился на опустевшую веранду, где все еще горел свет.

Доктор Бершиг, куда-то отлучавшийся, был уже там. Усевшись напротив Си-Азаллы, он спросил:

— Ну что? Видели его сегодня?

— Видел и говорил с ним.

— И что же он сказал? — живо заинтересовался доктор.

— Он и слышать не хочет.

— Как так слышать не хочет?

— Я ведь ему не впервой говорю…

Немой вопрос читался в глазах доктора. В чертах его лица проглядывала усталость. Си-Азалла прервался на полуслове, в уверенности, что его собеседник и так все понял.

— Азалла, как, по-вашему, надо с ним поступить?

Си-Азалла отозвался не сразу. Наконец, подумав, высказался в том духе, что нужно переждать, будущее, мол, покажет.

— Но мы напрасно потратим время.

На этот раз Си-Азалла промолчал.

— Ему нет смысла тянуть. Мы как раз и хотим, чтобы он не терял времени.

Си-Азалла словно воды в рот набрал.

— Пусть у него будет достаточно денег, тогда он поверит в свои силы.

— Маджар сказал, что он пока обойдется.

— Обойдется?

— Да.

И, догадавшись, какая мысль может прийти доктору в голову, Си-Азалла добавил:

— Голова на плечах у парня есть… И в ваших деньгах он не нуждается.

— Я так и думал, что он не возьмет.

Уставившись в одну точку, доктор Бершиг задумался.

— Мне и самому интересно — не разочаровался бы я в нем, не перестал бы в какой-то степени ему доверять, прими он деньги?

Доктор вертел в руках зажигалку. И тут, неожиданно для Си-Азаллы, спросил:

— Что вы о нем думаете?

Поколебавшись, Си-Азалла ответил:

— Он разворотит всю страну. Или погибнет.

— Он спасет страну, Азалла. Пробудит от спячки, в которую она погрузилась, удачно завершив освободительную войну. Нам все стало безразлично, мы хиреем на глазах. Меня бесит, когда я вижу, как все разваливается, как нам приходится расписываться в своем бессилии. Тупом бессилии.

— Разве у нас еще осталось, чему разваливаться?

Врач с любопытством воззрился на собеседника, пробурчав:

— Вы правы, остались одни руины. Народ ничему не верит. Ни к чему не лежит у него сердце.

На лице его проступило разочарование.

— Можно ли с таким сбродом возродить страну?

— Для Маджара в этом весь вопрос. К этому он все и сводит.

— А что он сам думает по этому поводу? Какое будущее нам пророчит?

— Он не знает.

Си-Азалла на секунду задумался.

— А если есть у него что-нибудь на уме, он об этом не распространяется. Но часто и подолгу спорит со всеми, с каждым встречным. Если бы у него и составился в голове план, а повторяю, ни о чем таком я не ведаю, — он, прежде чем действовать, попытался бы окольным путем убедиться в своей правоте.

— Одному богу известно, что случится с нами завтра. Азалла, вы обо всем разузнавайте и держите меня в курсе.

Си-Азалла кивнул. Доктор заговорил о другом, голос его звучал устало.

— Этот молодой француз не из робкого десятка.

— И умом не обделен.

— Такие парни мне по душе. Алжиру такие нужны.

— Только как бы его наши не заклевали.

Доктор Бершиг расхохотался. Потом в сомнении развел руками.

— По крайней мере некоторые из наших, глядя на которых и мессия бы отчаялся.