Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Катря ничего не ела, хотя татарин пододвинул и ей холодного мяса и ломоть хлеба. Она перестала плакать и тоскливо смотрела по сторонам, тщетно надеясь, что вот-вот заслышится конский топот, что может быть Ивашко настигнет их. Ее молодой душе не свойственно было отчаяние, ей казалось, что спасение где-нибудь близко, стоит только перетерпеть, переждать. Спасение, однако, не являлось, всюду кругом была степь, и они мало-помалу подвигалась к татарской границе. Как-то ночью татарин крепко уснул, скрутив по обыкновению обеих пленниц на некотором расстоянии одну от другой. Олешка давно ждала этого момента, она приподняла голову, осмотрелась и тихо произнесла:
– Катря а Катря!
Катря молча остановила на ней глаза.
– Глупая дивчина, ты думаешь, что я и в самом деле стала татаркой! –тихо прошептала Олешка. – Посмотри, как я все устрою, ты будешь у меня свободна, моя пташечка!
– Ах, мамка! – могла прошептать только Катря, и слезы радости полились у нее из глаз.
– То-то, доченька, знай только молчи, и старая Олешка на что-нибудь пригодится, – проговорила она и, заметив, что татарин ворочается во сне, опустила голову и сделала вид, что храпит.
На другой день стали показываться татарские села. Олешка совсем разохалась и расхворалась:
– Что же ты меня держишь связанной, – говорила она Ахмету, – свой своему поневоле брат, тут мне и убежать-то некуда.
Татарин развязал ей руки.
– Да если бы ты и убежала, потеря мне была бы небольшая, – проговорил он, помолчав. – За тебя никто денег не даст, а еще даром кормить придется. – Зачем даром, я тебе служить буду, – оправдывалась Олешка, усаживаясь на лошади.
К вечеру они остановились у какой-то речки. Татарин собрал сухой травы и зажег костер. Олешка усердно помогала ему, не обращая никакого внимания на Катрю. Катря совсем недоумевала, что могла придумать ее мамка и на что она надеется, но она была уверена, что Олешка сумеет выпутаться из беды. Поужинали и легли. Катря заметила, что, разрезая мясо, Олешка спрятала нож. Ахмет сегодня поминутно прикладывался к фляжке с горилкой; завтра он будет дома и там неловко пить запрещенный караном напиток. Катрю уложили спать связанной, и Олешка особенно усердно советовала связать ее покрепче. Ахмет скоро уснул, Катря тоже задремала. Ей снилась шумная вечеринка, говор, смех, песни… Вдруг она услышала во сне глухой стон. Она открыла глаза, перед ней стояла Олешка.
– Скорее, скорее, дитятко, – торопила она, – разговаривать некогда… Ремни на руках и на ногах я перерезала, вставай, до рассвета нам надо убраться от сюда подальше.
Катря в испуге вскочила на ноги и в нескольких шагах от себя увидела на земле Ахмета, хрипевшего в предсмертных судорогах.
– Олешка, – сказала она, широко раскрыв глаза, – это ты сделала?
– Так ему собаке и надо! – проворчала старуха совершенно хладнокровно, – только разговаривать теперь некогда. Тебе надо переодеться в его платье.
– Ни за что! – отвечала Катря, посматривая на вонючий тулуп и грязную рубашку.
– Не глупи, дивчина! – сердито прикрикнула на нее мамка. – Делай, что говорю, если не хочешь опять попасть в неволю.
Она проворно сняла с убитого платье и стащила труп в ручей.
– Ну, теперь ложись! – сказала она Катре, – давай твою косу; надо ее обрезать.
Катря послушно повиновалась, длинные волосы змейками рассыпались по земле, и у Олешки невольно рука дрогнула.
– Эх, жалко! – сказала она. – Ну, да ничего, вырастут новые когда-нибудь, а теперь быть тебе мальчиком, моим сыном.
Катря ровно ничего не понимала.
– Куда же мы с тобой денемся? – спрашивала она, снимая с себя платье и надевая татарскую одежду.
– Прежде всего сядем на коней и уберемся отсюда подальше, а когда наткнемся на какой-нибудь аул, конейбросим и пойдем пешком. Будь рада, что у тебя мамка татарка. Я им расскажу с три короба, так за татар и будем слыть, пока нам что-нибудь не подвернется.
– Да, ведь, мы тогда, значит, не попадем домой, – возразила Катря.
– А как нам туда попасть? – отвечала угрюмо Олешка. – Разве мы туда пути знаем? Проклятый татарин кружил, кружил нас по степи, дай Бог и до аула-то какого-нибудь добраться, а там уж как Бог захочет, Его святая воля, избавил нас от плена, поможет и дальше.
Катря не возражала да и притом, где у нее теперь был дом, где родина? "Может быть удастся дать знать Ивашку, мелькнуло у нее в голове, приезжают, ведь, в Крым и русские". Они сели на коней и Катря под татарской шапкой, в татарском тулупе, смуглая, худощавая, с вьющимися волосами, совсем не походила на дивчину.
– Молодец у меня сын! – подсмеивалась Олешка. – Хоть куда! Спасибо Ахмету, что напился вчера горилки да крепко уснул, вот мы с тобой и на воле.
Они пробродили по степи еще сутки, пока наконец вдали увидели аул. Тогда они слезли с коней, пустили их на все четыре стороны и пошли пешком. В ауле их обступили женщины, дети; все с любопытством разглядывали татарку в русской одежде и татарченка. Олешка горько плакала и рассказывала им о постигших ее несчастьях.
– Двенадцать лет выжила я у урусов, – говорила она, – сын мой был еще маленький, когда взяли нас в плен. Вот и вырастила его на половину русским, даже по-татарски худо говорит. А тут напали на наш хутор татары, я и убежала с ними, бежали долго, как вдруг слышим гонятся за нами урусы. Много их было, перебили наших, я же едва убежала с сыном от второго плена. Вот теперь который уже день по степи бродим. Рады радехоньки, что на ваш аул наткнулись.
Женщины ахали и охали, наперерыв предлагая старухе гостеприимство, а когда вернулись с набега мужчины, Олешка уже обжилась, освоилась и храбро рассказала вторично в кругу татарских начальников свою хитросплетенную историю.
– Чего же ты теперь хочешь? – спросили ее.
– Не гоните меня с сыном из родной земли, – кланялась татарка, –помогите мне пробраться в Бахчисарай, а там я уже прокормлюсь.
– Зачем тебе понадобился Бахчисарай? – спрашивала ее потом Катря.
Экая ты недогадливая дивчина! – отвечала Олешка. – Тут в дальнем ауле мы можем десять лет прожить и никакого русского не увидеть, а в Бахчисарай и купцы ездят, и чумаки ходят, и послы приезжают.
Скоро представился случай отправить татарку по ее желанию в Бахчисарай. Там поступила в услужение к богатому мурзе. Он взял и Катрю в число своих слуг.
Татары часто приставали к молодому татарченку и заставляли его есть конину или пить переквашенный кумыс, но Олешка заступалась за него.
– Не взыщите храбрые воины! – говорила она. – Мой сын вырос у урусов и испортился, поживет, попривыкнет.
Ее упрашивали, чтобы она отпустила сына в набег, но она кланялась и говорила:
– Один он у меня, простите глупой старухе, вот умру, тогда и повоюет. Так им жилось ни худо, ни хорошо, старуха постаралась втереться в милость управителя, и их поместили в особом маленьком домике, там они могли по крайней мере по вечерам отдыхать от гама и шума.