Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Приложив палец к губам, сверкнув на него еще раз глазами, она тихо скользнула мимо, чтобы примкнуть к остальной свите мурзы Али.
– Что ты стоишь, братику? – смеясь толкал Ивашку под бок Тимош, –чего ты там шептался с татарченком?
Ивашко провел рукой по лбу, точно пробудился от долгого сна. Он хотел было что-то сказать, но одумался и промолчал. Мысль, что это была Катря, а не оборотень, как-то не уживалась в его голове. "А ну, как это все мне погрезилось?" думал он: "Еще на смех подымут,
Однако ему пришлось увидать Катрю раньше вечера. Только что успели они вернуться из дворца домой, как прискакал к ним гонец от мурзы Али с приглашением немедленно пожаловать для переговоров. Не переодеваясь, вскочили они на коней и отправились.
Мурза принял Богдана ласково, усадил его подле себя, пригласил сеть и прочих казаков и начал:
– Тотчас после того, как вы ушли из дворца, у нас был совет, хан передал вашу просьбу, но прибавил, что боится измены со стороны казаков. Он думает, не подослан ли ты, Хмель, к нам нарочно от короля. Что, как вы выманите татар в поле, да и наведете на польское войско?
Говоря это, мурза пытливо посматривал на Хмельницкого, наблюдая, какое действие произведут его слова.
Хмельницкий гордо поднял голову и отвечал:
– Я не обманщик и не изменник! Все, что говорил хану, истинная правда, а если хан мне не верит, то я могу присягнуть ему.
– Не поверит хан присяге, – сомнительно покачивая головой, сказал Али, – поляки тоже присягали, что будут платить дань, а вот не платят же. – Ну, так я оставлю хану в заложники моего сына, – решительно проговорил Богдан, – слышишь, Тимош, останешься здесь, в заложниках?
– Как прикажешь, отец, – отозвался Тимош, – отчего же и не остаться. Дело наше чистое, мы не обманщики, не предатели… Однако, жаль, что не придется мне за родину постоять…
– Вон какого богатыря себе вырастил! – с удовольствием посматривая на Тимоша, проговорил мурза, – славный вояка!..
– Успеет еще навоеваться, – сказал Богдан, – войны с панами на всех хватит…
– Так я передам хану о том, что ты готов присягнуть и оставить заложником сына?
– Готов, – подтвердил Хмельницкий.
Пошли шли переговоры Ивашко незаметно скользнул в дверь: он увидел в другой комнате знакомое лицо, пристально смотревшее на него из толпы слуг. – Гей, хлопец! – сказала Катря по-татарски, когда Ивашко приблизился, – мы с тобой, кажется, виделись, когда я был еще у гяуров? Не пойдешь ли ко мне? Мать тебе тоже будет рада.
Она вязла Ивашку за руку и увела его.
Это никому не показалось странным, все знали, что татарченок долго жил с урусами, значит, у него могли быть и знакомства с казаками.
Уходя от мурзы, Богдан хватился Ивашка, но татары сказали ему, что казак нашел старого знакомого и пошел к нему в гости.
– Мы позовем его, это тут недалеко… – предложил кто-то.
– Не надо, – отвечал Богдан, – пусть его, сам отыщется.
Через несколько часов Ивашко, действительно, как вихрь ворвался к Богдану, позабыв свою обычную сдержанность.
– Что ты, хлопец, с ума сошел? – остановил его Хмельницкий.
– Батько, батько, ведь, Катря нашлась! – проговорил Ивашко, – я ее сейчас видел…
И он рассказал Богдану, как Катря очутилась со своей мамкой в Бахчисарае, в услужении у мурзы.
– Поздравляю, братику, поздравляю, – сказал Богдан, – только теперь надо подумать, как нам высвободить твою невесту. Разве уж мне в это дело вмешаться и выпросить у мурзы его молодого слугу? Ну, да об этом мы еще подумаем…
На другой день состоялась новая аудиенция у хана. Теперь хан уже с большим доверием отнесся к Богдану. Он протянул ему свою саблю и сказал:
– Клянись мне на этой сабле в том, что не замышляешь против нас никакой измены.
Хмельницкий поцеловал саблю и, окруженный мурзами и сановниками торжественно произнес:
– Боже, Создатель всей видимой и невидимой твари! Клянусь Тобой, чего ни потребую, чего ни попрошу у его ханской милости – все буду делать без коварства и измены. Если бы я замыслил что-либо ко вреду его ханской милости, то да отсечет, Боже, эта сабля мою голову!
– Теперь мы верим тебе! – сказал хан и милостиво пожал Богдану руку в знак союза.
Его примеру последовали и все мурзы.
– Значит, я могу рассчитывать на твою помощь, высокий повелитель? –весело спросил Богдан, когда церемония кончилась.
– Сам я не могу сейчас тебе ничем помочь, потому что в Диване еще не обсудили, начинать ли нам войну с ляхами, а без согласия с Диваном я ничего не могу сделать. Но я позволю своему мурзе Тугай-Бею идти с тобой. Вы начните, а когда Диван решит объявить войну ляхам, то и я к вам нагряну.
Приходилось помириться и на этом.
Настала Пасха 2 апреля. Казаки шумно христосовались, стреляли из ружей. По всему городу разнеслась весть, что урусы справляют свой "байрам-великий", и татары бежали к скромному домику армянина смотреть на пирующих.
– Что случилось? – спросил хан, услыхав шум и выстрелы.
Ему объяснили в чем дело.
– Ну, так свезти ему три бочки вина, пять быков и пятнадцать баранов, – приказал хан, – да поздравить их от моей милости с их великим байрамом. Казаки с восторгом встретили ханский подарок. Остряки-бандуристы тут же сложили лихую песню про славного хана с припевом:
Гей, гей, хан Гирей Раздобрився дюже! Гей, гей, хан Гирей, Ты казаков друже!
Далеко за полночь пировали казаки. У Богдана тоже шел пир: он угощал на прощанье мурзу Али и еще несколько знатных татар и, между прочим, завел с мурзой разговор о его слуге.