Богдан Хмельницкий
Шрифт:
– Не заплачу я ему ничего! – упорствовал Никита. – Он меня тоже обидел, и вором, и разбойников назвал, а я чем же виноват, я не знал, что луг чужой.
Наконец, атаманам надоели уговоры. Они вместе с казаками отправились к войсковому судье. Казаки опять запаслись хлебом-солью. Сперва вошли атаманы, поклонились, поздоровались с судьей. Затем вошли и казаки.
– Кланяемся вам, пане добродзею, хлебом и солью.
– Спасибо, панове молодцы, за хлеб и за соль! – отвечал судья и, обращаясь к атаманам продолжал:
– А какое у этих казаков дело?
Ивашкин атаман подробно
– Ты, братец, я вижу упрям. Судили вас и паланка, и атаманы, да и я присуждаю тоже; ты со всех сторон виноват и должен удовлетворить обиженного… Согласен, что ли?
– Нет, пане добродзею!
Судья даже вскочил с места.
– Ну, уж и казаки же у вас, панове атаманы, – ведите их к кошевому, там им будет конечный суд и расправа. А вы, братцы, забирайте с собой ваш хлеб-соль, мне его не нужно.
– Да ни, добродзею! Мы себе опять купим на базаре.
– Забирайте, забирайте! – строго крикнул на них судья и сунул им калачи в руки. – Не держите атаманов, да и меня не задерживайте: у меня не одно ваше дело.
Делать нечего, отправились к кошевому. Опять пошли поклоны, хлеб-соль, допросы и расспросы, опять все дело было подробно рассказано. Кошевой помолчал немного, подумал и потом обратился к Никите.
– Ну, так как же, братец, думаешь рассчитаться с этим казаком? Решала вас и паланка, и атаманы, и судья войсковой, дошло дело и до меня. Я признаю, что дело ваше решено справедливо, ты во всем один виноват: забрался с волами на чужой луг, волы траву поели, казак тебя гнал, ты не пошел, значит, надо тебе за потраву платить. Что же ты мне скажешь? –Согласен ли ты удовлетворить обиженного?
– Ни, вельможный пане, не согласен, воля ваша!
– Гм! – промычал кошевой, с любопытством рассматривая казака. –Так-таки и не согласен? Ну, хорошо.
Он встал и вышел из куреня.
Атаманы и казаки думали, что суд кончился, и, кланяясь, проговорили: – Прощай, вельможный пане!
– Прощайте, панове молодцы, прощайте, да нас не забывайте.
И крикнул при этом на весь двор:
– Гей, сторожа, киев!
Вмиг сбежались слуги и принесли целые связки палок.
– Ну-ка, ложись, братец! – обратился кошевой к Никите, – мы тебя поучим, как упрямится и правду не уважать.
– Смилуйся, вельможный пане! – закричал Никита не своим голосом.
– Нет, братец, теперь уж нет помилования.
Никиту схватили и отсчитали ему палок пятьдесят, пока кошевой не крикнул: "Довольно!”
Сторожа подняли палки на плечи, а казаки придержали Никиту, ожидая последнего решения.
– Согласен ты теперь, братец, заплатить казаку столько, сколько следует?
– Все заплачу, вельможный пане, что прикажешь.
– Ну, так сейчас же и расплачивайся на моих глазах, – приказал кошевой, – а кии пойдут тебе в пользу, чтобы ты в другой раз не мудрствовал, не упрямился. А может быть тебе и еще прибавить?
– Нет уж, вельможный пане, будет с меня и этого, на век хватит, –пробормотал Никита.
– Ну, будет, так будет! Отпускайте, хлопцы, казака на волю, а палки прячьте подальше. Где же твои деньги, расплачивайся!
Но у Никиты денег при себе не оказалось. Тогда кошевой обратился к атаману Никитиного куреня.
– Пан атаман, – принеси сейчас деньги из твоего куреня и удовольствуй обиженного, а со своим хлопцем ведайся потом, как знаешь.
– Ну, уж погоди же ты, Ивашко, – прошипел Никита, выходя следом за своим противником. – Будешь ты меня помнить, отзовутся и тебе кии, что я получил сегодня.
Ивашко оглянулся на него, но ничего не ответил.
Прошло еще несколько дней. Ивашко ездил на остров со всеми предосторожностями, предупреждал Катрю и Олешку, чтобы они по возможности не выходили из своей пещеры.
Раз как-то Олешка встретила Ивашка перепуганная и объявила, что сегодня на острове был какой-то казак. Он видел ее и Катрю.
– Какой же это был казак? Высокий, с рыжим чубом и рыжими усами?
– Он самый! – подтвердила Олешка.
– Ну, беда! – Пропала моя головушка! Это мой первый враг, Никита. Теперь он уже, наверное, донес на меня. Прощай, Катря, голубка моя, по тех пор ты своего казака и видела.
– Бежим, Ивашко! – предложила Катря.
– Сразу не убежишь, а уж Никита ждать не будет. Одна надежда на милость казачью, быть может, и простят.
Со слезами проводила Катря своего жениха.
– Мамка, что же я буду делать? Нельзя же так сидеть, надо как-нибудь помочь горю.
– А вот подумаем, поразмыслим, может, что и придумаем, – отвечала Олешка.
Ивашко не ошибся. Только что он вернулся домой, его тотчас же арестовали и отправили в его курень. Куренной атаман снял с него допрос.
– Ты двух женщин укрываешь? – строго спросил он.
Ивашко опустил голову и тихо проговорил:
– Да, батько!
– Разве ты о двух головах, казак? – укоризненно проговорил атаман. –Ты знаешь, что за это полагается…
– Это моя невеста, – оправдывался Ивашко, – я ее спас от татарской неволи, как же мне ее было бросить?
– К родным бы ее отвез.
– У нее никого родных нет, она круглая сирота.
– Ну, братец, это Сечь разбирать не будет, дело твое плохо… Завтра надо собрать раду, а сегодня посиди под арестом.
Поздно вечером прибежала Олешка и умоляла его найти какое-нибудь средство спасти Ивашка.
– Я и сам об этом думаю, жалко хлопца, – отвечал Хмельницкий. – А по законам Сечи ему несдобровать… Впрочем, средство и есть, только удастся ли оно, – прибавил он в раздумье. – Научить-то я вас научу, а там уж сами устраивайте, как знаете, дело мое сторона, мне и мешаться в такое дело не след… Он долго толковал с Олешкой, и она ушла от него несколько успокоенная.
На другое утро собралась рада. Никита в качестве обвинителя стоял тут же и с торжествующим злобным видом посматривал на Ивашка, приведенного связанным. Виновный был поставлен перед собранием. Куренной атаман обстоятельно изложил дело. Всем, особенно молодым, было жаль Ивашка. Никиту никто не любил за его заносчивый нрав, а в этом деле он еще более оказался несимпатичным, так как подсматривал за Ивашком с целью мести. Когда кошевой спросил мнение собрания, то несколько нерешительных голосов поднялись в защиту Ивашка, стараясь его оправдать.