Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Настал март 1648 года. В Бахчисарае пронеслась весть, что приехали русские послы из Запорожья и остановились в предместье, в доме армянина-купца. У Катри сердце забилось новой надеждой.
– Мамка, – молила она, – сбегай, узнай…
Но сбегать Олешке не пришлось, так как вечером русские сами нагрянули в гости к их господину, мурзе Али. Катря стояла в числе прочих слуг, когда в большую приемную комнату мурзы вошли казацкие послы. Она чуть не упала в обморок при виде Богдана, Тимоша и сопровождавшего их Ивашку, собрала все свои силы, чтобы удержаться на ногах, не крикнуть, не выдать себя. Незаметно
– Мамка, мамка!.. – могла только выговорить Катря: – Ивашко! Богдан…
Казаки!..
Богдан, между тем, упрашивал мурзу Али благосклонно принять казацкие подарки: прекрасного коня, саблю с дорогой рукоятью и серебряную сбрую. Али отнекивался, но видимо был доволен подарками и, наконец, приняв их, спросил: – Чем могу я служить брату моему?
– Великий господин, – проговорил Богдан, – окажи милость твою, помоги нам увидеть светлые очи ханского величества…
– Наш высокий повелитель не совсем здоров, он теперь никого не принимает, – отвечал Али, впрочем, я постараюсь. Сколько времени вы уже ждете?
– Да завтра будет неделя.
– Хорошо, сегодня я буду у хана, а на завтра ждите приема, – важно сказал мурза, отпуская гостей.
Али был любимец хана и зачастую значил при дворе более, чем сам великий визирь. Богдан был уверен, что ходатайство Али принесет желанный успех. Действительно, на другое утро явились послы от мурзы с приказанием в полдень быть во дворце.
– Мурза Али встретит тебя там и проводит к хану; он просил только не забыть захватить с собой подарки для высокого повелителя и для слуг его, –прибавил посол.
Катря, между тем не знала на что ей решиться: первой ее мыслью было побежать к послам, открыться им, но это было рискованно, в доме зорко следили за слугами и сейчас бы донесли об этом мурзе; ждать случая, но, ведь, казаки могли уехать… Катрю даже в холод бросило от этого предположения. Однако, судьба сама о ней позаботилась: мурза назначил ее в числе слуг, сопровождавших ее во дворец.
Там, на широком ханском дворе, перед затейливыми дверями, служившими входом в святилище, недоступное взорам простых смертных, мурза Али со своей свитой встретил Богдана, окруженного казаками. Молодцевато посматривал Ивашко на татар; ему и в голову не приходило, что у одного из молодых татарчат, несших опахало, сердце бьется, как птичка в клетке, при взгляде на его рослую коренастую фигуру. У казаков взяли их подарки и понесли впереди всей процессии; наконец, у самого входа в приемную залу их заставили снять обувь и только тогда отворили перед ними двери.
Зала вся блестела золотом и дорогими тканями. В глубине ее возвышался трон хана с мягкими шелковыми подушками, и на нем восседал Ислам-Гирей, весь закутанный в парчу и атлас, покрытый с головы до пят драгоценными украшениями. Над ним держали причудливое опахало громадных размеров, а кругом трона стояло множество слуг в богатых одеждах. По стенам тоже лежали подушки, и на них восседали знатные мурзы, окруженные свитами. Великий визирь стоял по правую руку у
– Высокий повелитель правоверных! Казацкий начальник Богданко Хмель желает быть приятным твоим светлым очам и просит твое ханское величество благосклонно принять от него подарки.
Ислам-Гирей милостиво глянул на Богдана.
– Принимаем подарки твои, казак Хмель, – проговорил он, – и радуемся, что видим тебя в добром здоровье. За каким делом пожаловал к нам в Бахчисарай? Или очень у нас понравилось, так соскучился?
– Не могу пожаловаться, всемилостивейший хан, чтобы мне у тебя худо жилось, – отвечал Богдан по-турецки, – теперь же есть у меня до тебя и дело.
– Уж не хочешь ли ты испросить нашего согласия на войну с нашими подданными? Мы тут кое-что слыхали про ваши замыслы.
– Светлейший хан, – смело проговорил Хмельницкий, – если мы, казаки, и были до сей поры врагами вашими, то только потому, что мы люди подневольные, от нас требуют этого ляхи. Вот, не соизволишь ли почитать королевскую грамоту, что мы получили от Владислава, – прибавил он, передавая грамоту придворному толмачу.
Тот прочитал ее про себя и стал медленно, фраза за фразой, переводить содержание ее на турецкий язык. Хан внимательно слушал, и время от времени брови его нетерпеливо хмурились.
– Да, эти ляхи предательский народ, – заметил он, когда чтение кончилось. – Они обещали платить нам дань и не заплатили еще ни гроша.
– Они ни во что считают твое ханское могущество, – поспешил вставить Богдан, – да еще и нас подучают идти войной против тебя.
– Чего же ты хочешь? – спросил хан милостиво.
– Знай, грозный повелитель, что мы тяготимся польским игом и решились теперь его свергнуть; вся Украина готова идти на ляхов. Выбирай же теперь одно из двух: либо оставайся дружен с ляхами, либо окажи нам помощь против этих изменников, которые втайне замышляют на тебя козни. Если ты нам поможешь, мы на век клянемся быть с тобой в дружбе и не помыслим воевать с тобой.
Хан подозрительно посмотрел на Богдана и с усмешкой проговорил:
– Чудно это, казак Хмель, с чего вдруг у вас такая любовь к нам взялась? Знаю я, вы воины храбрые и дружбе вашей мы были бы рады, только сегодня я тебе еще не могу дать ответа, поживи у нас, я посоветуюсь со своими верными помощниками и слугами, тогда и дам тебе знать о своем решении.
Аудиенция на этом пока и кончилась.
Хан отпустил Богдана, кивнул ему на прощание головою, и казаки вышли из залы. На пороге Ивашко очутился бок о бок с Катрей, которая теперь, в качестве слуги, нарочно толклась у двери, нетерпеливо посматривая на медленно подвигавшихся к выходу казаков.
– Ивашко! – проговорила она вполголоса над самым ухом казака.
Если бы гром грянул с неба, если бы молнии разразились над самой головой Ивашка, наверное, он бы не так оторопел, как при звуке этого голоса и при взгляде в темные глаза припавшего к его уху татарченка.
– С нами крестная сила! – едва выговорил он, бледнея и подымая руку, чтобы сотворить крестное знамение.
Катря схватила его за руку.
– Я не оборотень, – шептала она, – молчи только, не выдай меня, сегодня вечером я прибегу к вам.