Богиня прайм-тайма
Шрифт:
– Точно.
– Странно.
– Не странно. Ты… правда, очень хороший ведущий. Ведущая.
– А Добрынин тоже так думает?
– Ну, приказ о приеме тебя на работу именно он подписывал!
– При чем тут приказ?! – воскликнула она с досадой. Они слишком хорошо знали друг друга, чтобы отделываться подобными ответами. Приказ был совсем ни при чем, и Бахрушин знал об этом. – Ты мог настаивать, он и подписал, чтобы с тобой не ссориться!
Так оно и было на самом деле, или почти так, но Бахрушину не хотелось ей об этом рассказывать.
– Ну и ладно, – скорее себе, чем ей, сказал Бахрушин. – Ты чего пришла, да еще перед эфиром? Грозный не поставлю, можешь даже об этом не заговаривать! Пойдет Афган, а Грозный под картинку начитаешь.
Она улыбнулась, потушила сигарету и почему-то сразу же закурила следующую. Это было странно. Она мало курила, в основном во время долгих и трудных ночных монтажей, когда без кофе и сигареты невозможно дожить до утра.
Она молчала, смотрела на дым, и Бахрушин вдруг встревожился – что-то странное было в том, что она молчит, курит и старательно не смотрит на него.
– Что, Алина?
– Я хотела уточнить, будешь ты со мной сегодня ужинать или нет, – быстро и фальшиво сказала она.
– Ты тоже хочешь поговорить со мной непременно “в городе”? – спросил он любезно. – Опять тайны мадридского двора, черт побери все на свете!
– Почему тайны?
– Да потому что сегодня весь день – сплошные ребусы! Песцов приходил, намекал на что-то и бровями на потолок показывал, Добрынин тоже туману напустил, а я знай разбирайся!
– А какого туману напустил Добрынин? – спросила она все с той же фальшивой живостью. – Российское телевидение закрывают? Перекидывают нас на освещение футбола?
Перепрофилирование телеканалов в последнее время стало делом очень распространенным и даже обыденным. Особенно популярно было из политических монстров делать нечто среднее между областным радиоузлом и программой “Спорт в массы!”.
Шестой канал, к примеру, уж давным-давно перешел на демонстрацию пустых трибун во время матча пятой отборочной подгруппы Южной футбольной группы за место в чемпионате Краснодарского края на приз губернатора того же края. Комментаторы зевали до слез, озвучивая феерическую картинку, футболисты вяло бегали за грязным мячом, тренер, с красным измятым лицом и осипшим голосом пропойцы и негодяя, на заднем плане кричал что-то, подозрительно похожее на “бей же, сука!” и еще нечто более энергичное – все лучше, чем политика с ее блестящими, вкрадчивыми, образованными журналистами, которые что хотели, то и делали с так называемым “общественным мнением”.
– Так что, Алеш? Закрывают Российское телевидение или пока нет?
– Да нет, пока не закрывают, – отозвался Бахрушин, сердясь на себя за то, что вообще об этом заговорил. Не стоило этого делать. – Ужинать я с тобой буду.
В каком-нибудь тихом и скоромном месте, например в ресторане “Пушкин”. Сразу после эфира.
– Сразу после эфира будет разбор полетов.
– Я тебя от него освобождаю. Своим начальственным решением.
Она допила кофе, но ставить чашку на стеклянную поверхность, которую поддерживала красотка, не стала.
Потянулась, так что задрался край свитера, под которым обнаружился загорелый и стройный бок, и сунула чашку на его стол.
– Если ты освободишь меня от разбора полетов, все точно решат, что ты со мной спишь.
– Все и так решили, это точно. Ольга тоже со всеми спит. В данный момент, если я не ошибаюсь, с Ники Беляевым.
– А кто такой Ники Беляев?
– Шеф операторов. Он сейчас с Ольгой в Афганистане. Алина, что ты хотела у меня спросить?
– Не спросить, – решительно ответила она и посмотрела ему прямо в глаза. – Сказать.
– Что?
Она опять помолчала, и он уже начал раздражаться – сколько можно! Она не девочка из детского садика, а он не воспитатель Макаренко. И не педагог Ушинский. И не…
– Алеш, я понимаю, что это идиотизм и глупые шутки, – тихо и четко выговорила Алина Храброва, – но сегодня, прямо перед вечерней версткой, я в своем компьютере прочитала, чтобы я убиралась из эфира или будет хуже.
Бахрушина как будто стукнули по голове пустым ведром – ощущение и звон идеально соответствовали удару именно ведром.
Почему-то он спросил:
– Что значит, хуже?
Она пожала плечами и опять улыбнулась:
– Убьют.
– Подожди, – вдруг сказал он и взялся за лоб, – что значит в твоем компьютере?
– То и значит. В моем компьютере.
– Где эфирная верстка?!
Она посмотрела на него:
– Ну да. В том-то и дело.
Из машин долго никто не выходил, а потом высыпалось сразу много людей – Ольга насчитала пятерых моджахедов. Трое были в национальной одежде, с “Калашниковыми”, белыми длинными мешками за спиной и почему-то керосиновыми лампами на поясе. Остальные в джинсах и майках, но тоже с автоматами.
Паника разинула отвратительно смердящую пасть, одним броском приблизилась и посмотрела Ольге в глаза, готовая ужалить.
Ну что, поинтересовалась презрительно, как тебе еще и это? Все приключений не хватает, все драйва тебе подавай – так на, получи сколько хочешь этого самого драйва, хлебни сколько сможешь, только не подавись!
Журналистка! Ты трусишь, как кухарка, завидевшая мышь в крупе, – только и осталось тебе, что подхватить свой фартук, завизжать пронзительно, взлететь на табуретку и ждать, когда заявится на чай знакомый солдатик, выгонит из крупы мышь! Некуда тебе деваться вместе со всем твоим журналистским апломбом, профессионализмом и железной уверенностью, что редакционное удостоверение и “благородная миссия” делают тебя неуязвимой!
Вот сейчас, через десять секунд, они за тебя возьмутся. Им наплевать на твое удостоверение, “миссию” и на то, что ты гражданин свободной и далекой страны!
Они вообще вряд ли подозревают о том, что ты человек, чего уж говорить о гражданине! Им нет до тебя дела, даже этому нет, у которого французское имя и отец в Париже. Они рождены, чтобы убивать и получать за это деньги, и ты для них просто товар. Предмет торговли.
Только никто не станет тебя выкупать – у твоей страны масса других забот, и не на что тебе надеяться, это уж точно.